Потемкин В.Ф.

 

Стология «Русская жизнь, или всеведение»

 

Книга 7. «Катин  день»

 

В четыре часа утра в один из дней апреля 1989 года Катя появилась на московском цветочном рынке, расположенном вблизи одного из выходов совмещенных железнодорожной и метрополитеновской станций «Ждановская». Небо уже светлело. Освещенная фонарями открытая площадка полностью загажена перемолотыми за предшествующий день ногами горожан остатками цветов, овощей, зелени, частично превратившимися в темную жижу. Кругом разбросаны куски  картона,  причудливые обрывки бумаги, плоские деревяшки разбитых ящиков.

Катя пришла так рано, чтобы выбрать наиболее близкое к метро место у конца лоточного ряда. Она почти десять дней торгует выращенными ею под Сочи ирисами и калами. Как правило, встречает  одного из бакинцев-азербайджанцев: Тимура, Борю или Игоря, выделенных для той же цели из своей компании продавцов гвоздик. Вчера первым приехал Боря и застолбил самые выгодные столы ящиками.

 

Ирисы

 

- Зачем рано, дорогая? Тебе, хорошей, занял бы лучшее место. Будешь шахиней стоять в середине, между мной и Тимуром.

Эта тридцатипятилетняя, старше его по возрасту, крепкая, улыбчивая женщина нравится ему своей откровенной недоступностью и брезгливостью к ухаживанию. Он ее уважает и не пристает. Но всякое может случиться. А Боря терпелив.

 

Калы

 

Катя понимает, что Боря каждый раз предлагает ей торговать цветами около себя из практических соображений: если отлучится, добрая Катя начнет реализовывать и его товар, честно подкладывая деньги под ведро. Кроме того, цветы Кати Бориным гвоздикам не помеха.

 

Розы и калы

 

Гвоздика

 

Часто Катя стоит между Борей и Тимуром, Тимуром и Игорем, в других связках, но к концу дня устает тогда сильнее всего. Крики темпераментных продавцов, мелькание быстрых рук утомляют. Поэтому Катя рада, что сегодня бакинцы пока отсутствуют. Но, как всегда, уже собрались  некоторые другие торговцы. Первая электричка проходит в Москву несколько позднее пяти часов утра, и занять подходящие столы свободно могут близко  поселившиеся, приходящие на рынок пешком торговцы или другие, приезжающие на собственных автомобилях, ну, и, конечно, на такси. В данный момент на голой площадке маячат двое: ташкентец-узбек Миша, воспользовавшийся такси, и дядя Саша, обладающий собственным транспортом.  Катю словно током ударило. Торговые столы отсутствовали.  Что за напасть?

- Где столы? - вместо приветствия спрашивает она.

- Вроде, там сложены друг на друге, - показывает дядя Саша за угол павильона "Кулинария".

- Что стоите? - командует Катя. - Чего ждете?! А еще мужики! Пока не поздно, тащите сюда.

Дядя Саша кивает Мише, и они, поспешая, двигаются к груде столов. Только что они не знали, как поступить, не всыпят ли за самоуправство, поди знай, для чего лотки в одну кучу собраны, ведь кто-то старался, но воля Кати вывела их из оцепенения. Сделав несколько шагов, дядя Саша начинает удивляться, почему раньше не принял сам точно такое же решение. Разве Катя решительнее его? Однако выходит, что так.  Можно было бы обидеться за то на другого человека, но не на Катю.  Она, словно бы своя, по духу что ли, но особо и не поймешь.

Дядя Саша человек с размахом. Конечно, он всего не рассказывает о себе, но иногда проговаривается, и Катя его очень хорошо понимает. Знакомы они еще с прошлого года. Вчера снова увидел, прямо к ней, обрадовать захотел. Есть люди, которые обязательно своей удачей с другими делятся и в лицо пристально смотрят, ждут, чтобы в чужих глазах появилась радость за их успех.

- Катюша, привез шесть тысяч тюльпанов. Даже по полтинничку, и то денежка набежит.

 

Тюльпаны

 

- Я рада.

Катя помнит, а память у нее отличная и делу помогает, что дядя Саша потерял на середине жизни жену и дочь. Опух. Потом сидел. Опять женился. Приобрел дом под Ростовом-на-Дону. Процветает. Утверждает, что имеет теплицу, но Катя не верит. Не из таких он, чтобы терпеливо возиться с цветами. Дядя Саша приезжает на "Жигулях". Продав цветы, машину оставит в Москве, а сам слетает домой и тут же  вернется с новыми. А автомашина в Москве помо­гает быстрее управляться с делами, здесь торговли нет, в другое место отъедет.

Тюльпан для продажи цветок по цене не надежный, поэтому скупить его у поставщиков в большом количестве просто. То дядя Саша торгует по 80 копеек, отдает даже перекупщице по этой же цене, а она продает по рублю, а то, бывает, цена спадет и до 20 копеек. Неделю назад Кате даже предложили остаток:  триста штук по три копейки. Однако зачем ей такое дело?!

Дядя Саша мечтает купить к автомашине прицеп за семь ты­сяч рублей. Чтобы возить хризантемы в Москву. С октября до де­кабря они стоят до четырех рублей. Но что-то не покупает. Может, проживает деньги? Да не похоже. Прижимист. Если только гуляет? Опять не так.  Здесь, на рынке, он строг. Значит, приобретет прицеп. Непременно купит. А что ему? В Ростове сейчас тюльпаны по пять копеек, в Москве по пятьдесят. Делай прикидку и только летай, не ленись. А расчет простой. В две коробки полторы-две тысячи тюльпанов можно запихнуть. А если коробок четыре? Считай,  не ошибешься. Подобные расчеты приятно осуществлять.  Хотя, конечно, не каждому, а тому, кто цветы в Москву  возит, да не только.

- Ах, Катя, - по прибытию проговорил дядя Саша, - заехал сперва в Воронеж, но там было море тюльпанов, и сразу рванул в Москву.

Дядя Саша вчера от удовольствия потирал руки. Торговля шла бойко. Катя наш­ла ему место где-то в середине лотков. Не так уж плохо. Спекулянт, конечно, а помочь ему нужно. Ты помог, тебе пособят. И за день он продал треть цветов.

Круглоголовый, плотно сбитый и не кажущийся еще пожилым, дядя Саша силен. Он один двигает длинный стол по асфальту, грязь служит своеобразной смазкой для ножек. Поставив два стола в ряд, а   другой - напротив, на котором размещается сам дядя Саша, он и узбек совместно притаскивают ящики.

Ящики - очень важная принадлежность рынка. Утром, до торговли, ящик служит меткой: место занято. Не товар же оставлять, если отошел. К тому же, вначале занимают место, а потом идут за товаром, особенно те, кто близко живет. Катя, так она при торговле кладет товар на стол и под стол, а с боков от себя и сзади ставит ящики. Нехороший человек не подлезет. Ящиков на всех, конечно, не хватает. Когда разберут, то нуждающиеся покупают у пьяниц ящик за рубль. И посидеть на ящике можно, пока не отойдут от усталости ноги. Так что ящик – незаменимая для рынка  вещь.

Катя выламывает из ближайшего хлипкого ящика планку и отгребает грязь от своего места. Находит под прилавком одного из столов толстый коробочный картон и стелит под ноги. Знает, так не простудишься. Если же на голом асфальте стоять долго, ноги закоченеют даже в сапогах, а вертеться здесь придется не менее двенад­цати часов, а, бывает, и все семнадцать: с семи утра до десяти вечера, день на день не приходится, как торговля пойдет.

Катя решает, что ташкентец Миша будет стоять по левую ее руку, справа она ставит на прилавок три ящика, здесь около нее разместится Таня из Краматорска, торгующая редиской, и можно еще  кого-нибудь пристроить. Мало ли кто из знакомых появится. Главное, около Кати не будет других цветов. Один ящик дополнительно ставит на стол, фиксируя собственное место торговли.

Сегодня повезло с соседями. Конечно, если появятся бакинцы Боря и Тимур, в случае чего она и их не обидит.

Ташкентцу Мише под тридцать. Обычные куртка, джинсы, рубашка с открытым воротом. Спокоен. Тих. С ним хорошо. Он продает в основном укроп.

 

Укроп

- Где выращиваешь столько укропа? - как-то  поинтересовалась Катя.

- Хлопка теперь будет мало. Землю у нас отдают в аренду. Мы взяли один гектар. В колхоз должны сдать шестьсот килограмм капусты. Пол-участка хватит. На другом - зелень. В парниках - розы. Возим её в Ханты-Мансийск. Там - шесть рублей за цветок. В Моск­ве - три. Невыгодно. После зелени привезем сюда черешню и сливу.

- Ну, я пошла, - констатирует Катя. - Место оборудовано. Сторожа наняты. Часик досплю. Устала что-то.

Но не удается ей так сразу уйти. К ним широким шагом спешит здоровенный мужчина в куртке и кожаной кепке, слегка надвинутой на лоб. Он почему-то зол,  губы сильно сжаты.

- Здесь все еще с ночи занято! Столы все заняты! Зачем их без спроса взяли?

Мужчина примерно ровесник Кати. Отчего раскомандовался? Кто он такой? Закон для всех один: приходи вовремя на рынок и занимай свободные места. Раскомандовался!

- Кто занял? – возмущается вслух Катя, невольно всматриваясь в лицо обидчика.

- Я занял!

Левый глаз мужчины вдруг захватывается нервным тиком. Катя потрясена. Перед ней участковый милиционер Гена. Без формы его и не узнать.

Гена в первый день её торговли в Москве проверил паспорт и справку о земельном участке, тщательно все изучил и даже её лицо исследовал внимательно, а Катя возьми и скажи:        

- Ну, как, нос, губы на месте?!

Тогда-то, ничего не ответив, но и не отведя взгляд, он потянулся рукой к глазу, на котором забилось нижнее веко. 

- И что он нервничает? - подумала тогда еще Катя. - Милиционеру нервничать ни к чему.

Зачем милиционеру Гене столы?  0 ком так заботится? Неужели, втихую торгует местами? Катя, не показывая вида, что вычислила стража порядка, да, наверняка, не узнала бы его, если бы не нервный тик, продолжает возмущаться, но уже без внутреннего ожесточения:

- Когда придешь вовремя, поставишь столы на место сам, лично, как мы, тогда и занимай! А чем торговать будешь? Не знаешь ведь?!

- Цветами!  - отвечает сквозь зубы милиционер, одетый в гражданское. - Все равно здесь не дам торговать.

- Посмотрим!

Дядя Саша после короткого остолбенения от нахальства появившегося мужика включается в ругань. Только ташкентец Миша спокоен.

Геннадий в ярости оттого, что его не слушают, что сейчас появят­ся другие продавцы, а вдали, действительно, видны две новые фигуры, и дело не выгорит, неожиданно для всех бьет ногой по полке Кати­ного стола. Стол кренится, Геннадий понимает вдруг, что тяжелый стол отобьет ноги Кати, и, бросаясь за опрокидывающимся уже столом, пытается ее как можно дальше оттолкнуть. Катю спасают ящики, стоящие на асфальте по бокам от нее, они берут силу удара на себя. Но на ноги Кати обрушивается один из ящиков, находящихся на столе. Дядя Саша подскакивает к Геннадию, и быть бы драке, но последний поспешно разворачивается и уходит.

 - Видали мы таких умных! - кричит дядя Саша ему в спину.

Ташкентец Миша невозмутим. Он знает, что часа через три пере­даст Геннадию пятнадцать рублей за свое место, ведь также узнанный  им милиционер его с места не гнал. 0х, люди. Это обойдется Мише в пятьдесят пучков зелени. Не так уж жалко. Зато место очень хорошее. И милиционер Гоша его не станет гонять.

Появились тбилисец-грузин с маринованным чесноком и торговец семечками. Оценив ситуацию, направились за столами. Становится оживленнее. Пора уходить. Кате до дома, где она обитает на время про­дажи цветов у своей родной тетки, идти двадцать минут. Дядя Саша мог бы подвезти, если попросить, но зачем впадать в зависимость, вот, если днем в каких-нибудь магазинах выбросят дефицит, можно и сгонять с ним. Тогда дядя Саша поедет не ради нее, а и для себя.

Катю торговать цветами, как она считает, заставила сама жизнь. Первый муж был алкоголиком, второй оказался наркоманом. А сейчас она - вдова, и на ней держится большой дом под Сочи с участком, плотно засаженным цветами.

Есть у нее один только светоч в беспросветных буднях - сын Владик. Катя любит его до умопомрачения. Конечно, каждая мать любит свое дитя, но у Кати, очень привязчивой по натуре, отторжение черной силой двух мужей привело к усилению до невозможности материнской страсти к сыну. У нее хватало ума и воли не баловать его, чтобы не испортить, но, казалось, что она каждую минуту дума­ет о нем.

- Владик, Владик, милый Владик, - часто она повторяет про себя, а, забывшись, и вслух. Ну, как он там, ее сынуля, без нее, как учится, чем бы помочь ему отсюда, ох, и тяжел шестой класс, хотя, по правде говоря, каждый класс сына был для нее не прост. Катя не любила его школьных учителей-женщин. Детей нужно держать в строгости, а к чему могут привести, скажем, занятия на берегу моря, блажь одна. Историчка говорит: "Что бы 45 минут я вас не видела, мне нужно сходить купить колготки." А он, дурачок, бежит к ней,  матери, и все рассказывает, радуясь пусть даже часовой свободе от школы.

Кем Владик станет? Вот у её московской тетки Гали сын будет человеком. Поднимается в полседьмого, уезжает в семь, час в  толкуч­ке добирается до места, чтобы учиться в физматшколе. Умная головушка. Бедненький, как ему трудно. Хорошо, если бы и Владик стал таким. И Владику нужно учиться в подобной школе.

Катя считает, что тете Гале повезло: оказалась москвичкой. Она окончила медучилище, родила Олега, развелась, крепкий характер, сломала прежнего мужа, потом вышла замуж за врача, а тот по   лимиту попал в Москву для работы на "Скорой помощи". Через нес­колько лет получили квартиру. Чем плохо? Вот сын тети Гали и учится в прекрасной школе. Ради этого стоит жить.

Много еще разных мыслей приходит Кате в голову, пока доби­рается до квартиры. Она спит в маленькой комнате на раскладушке напротив тахты Олега. Главное, не разбудить его. Уже почти пять. Олегу спать еще полтора часа. Во сне всегда перекручивает простынь в толстый жгут. Катя расправляет его постель. Олег сопит, переворачивается. Катя юркает под одеяло и с удовольствием зак­рывает глава. В доме никто не знает, что она ходит на рынок занимать место в середине ночи. Зачем беспокоить?! Станут еще волноваться.   Тетя Галя уверена, что Катя просыпается с Олегом. Пусть так считает.

Катя не может сразу уснуть. Не уйти от мыслей. Первого мужа она совсем не вспоминает, хотя тот и отец Владика. Глуп был и мягок, словно тряпка. Все сделает по дому и полы вымоет. Но, напившись, становился зверем. Сколько посуды перебил, в телевизор утюг бросил. Владик начал заикаться. Катя и в церковь ходила. Но не по­мог бог. Может, оттого, что не совсем верующая она. Или крест ее такой.

Вот прежняя свекровь - человек замечательный. Спокойная и рассудительная. «Ты не торопись, Катя, на обиду сразу откликнуться, смолчи, а часа через два-три или на следующий день выскажи свое веское слово». Свекровь всегда была на ее стороне. Но когда муж буйно пьет, все равно, что сидеть на вулкане. Не знаешь, когда будешь унижена, оплевана и даже избита. Тогда начали у нее впервые неметь пальцы, а врач объяснил, что нервы давят на сердце.

Задумалась Катя, умрет она, а кто Владика воспитает. Свекровь?! Так она сама слаба. И ушла Катя от мужа. Конечно, бросала она его несколько раз, но сейчас помнилось, что собралась сразу и ушла окончательно и бесповоротно.

Все связанное со вторым мужем помнилось в деталях. Здесь жизнь ее потрясла во всю мощь и ногами по душе походила. Вот август. Донбасский август. Два часа ночи. Стоит поезд "Адлер-Мурманск".  Около Мурманска работает Катина сестра Люся, почему бы, как Люся, не полу­чать специальные надбавки к зарплате, тем более, что зовет. Вагоны переполнены, как на всех поездах с юга в это время. Никого без биле­тов не сажают. Но не такова Катя. За несколько секунд до отхода поезда, сказав, что у неё есть билеты в другой, передний вагон, садится в последний. Пока сонный Владик сидит, а точнее, спит на вещах, пробегает по поезду.

Проводник примерно ее лет кажется ей подходящим. На него чары Катиных больших глаз, может быть, и подействуют.

- Возьми меня до Мурманска!

Петр глядит на Катю и влюбляется. Конечно, каждый мужчина го­тов влюбиться в более-менее симпатичную женщину, если она смотрит на него как на своего спасителя, даже с проблесками обожания. Ка­тя умеет так глядеть. Сердце Петра дрогнуло. Хотя он заполнил вагон сверх меры, решается помочь. К тому же, семь бед - один ответ.

- Сколько вас?

- Двое.

- С кем двое?

- С сыном.

- Придется гуртом ехать в моем купе еще с двумя девушками.

Катя рада. Ее глава лучатся. А Петр понимает, что пропал.

Владика кладут на нижней полке боком к стенке, а девуш­ки располагаются валетом на верхней. Одна, которой двадцать лет,  сбежала от мужа в Ростове, а вторую, племянницу, посадил в поезд дядя - полковник милиции. Оправдание, пусть только чисто человеческое, для контролеров есть.

Катя ехала стоя. Стучат колеса, в висках бьют токи крови. Все равно хорошо. Вырвалась. Пусть и отдала проводнику последние деньги - пятьдесят рублей. Петр изредка подходит, беседуют. Ну,  теперь-то он для Кати - тьфу, а не мужик. Не то, чтобы Петр неказист, сложен твердо, но уж больно простоват лицом и манерами. Петр хочет узнать ее мурманский адрес. Катя дает. А что, пускай письмо напишет, сестра Люся удивится. Не только ей заводить знакомства налево-направо.

Утром Катя всех от души кормит свежениной: кусками поро­сенка с огурцами и помидорами. Вкусно. Подобрев, Петр пригла­шает в обед в ресторан. И что-то закрутилось в душе, заполнилось, тем более, что в Мурманске обнаружила в кошельке отдан­ные Петру за проезд деньги. Написал письмо. Ответила. Потом еще раз. На пятый месяц попросил вызов. И приехал. Откуда Кате было знать, что Петр курит сигареты с наркотиками?! Алкоголиков изучила, а с наркоманами дел иметь не пришлось. Был ли Петр при их знакомстве уже наркоманом? Катя перебирает в памяти образы, словно фотографии. Кто знает? Что не кололся тогда еще, то точно. В чем же виновата она? 0тчего он не бросил, а продол­жил после свадьбы? Любила она его? Да, конечно, любила, ведь уе­хала с ним в Сочи, в его дом. Её не уволили сразу.

- Понравится, дашь телеграмму, тогда рассчитаем.

И дала, дура, телеграмму, в декабре приехала, а          в апреле рас­писались.

Катя понимала, что когда хороший человек, главное непью­щий, женится на женщине с ребенком, то ей теперь нужно двигаться побыстрее, попотеть хотя бы первое время, доказывая, что он не ошибся, а уж коли попала в Сочи, то, будь добра, построй дом, если тебе не настолько повезло, что муж оказался с хоромами. Здесь нужно утвердиться, выстроишь дом - будешь независима, а тогда при большой площади строения и ребенок станет плюсом, и люби, как следует, свое приемное дитя, отвечай за него по всей строгости, иначе мужчине достанется всего лишь третья часть дома. Советские законы - законы стоящие, на женщин рассчитанные. Пока мужчины бьются за места в жизненном зале, все можно взять тихой  сапой, если,  конечно,  осознаешь, что реально можно, а что нельзя.

Семья, в которую вошла Катя, с плюсами большими и минусами, а в сумме - по нулям вроде. Жить было бы можно. Только Таня, сестра Петра, пьет, хоть редко, но уж запоем. Муж Танин моложе её на шесть лет. Что он нашел в ней?  Или прелестна она в любви? Дочка у них хорошая, только неухоженная. У матери Петра – сожитель. Дом в Донецке на его имя купила. Теперь обитает мать то здесь, то там.  А все потому, думает Катя, что глава дома жил, как хотел, весело. Начальствовал над отделением милиции в одном из донбасских городов. Потом купил дом с участком под Сочи. Много ел, много пил, не горевал, в общем, без веры человек. Петр рассказывал Кате в минуты просветленного состояния, словно оправдываясь, что отец научил его выпаренную коноплю давить дверью.

Но не знала тогда еще в самом начале Катя,  что второй муж идет по наклонной дорожке. Оттого не устраивали ее десять квадратных метров в полуподвале для семьи. И вот на причитаю­щейся Петру трети участка решила строить дом. Два этажа, веранда, чтобы и курортников пускать.

Мысли Кати о прошлом вспугивают шаги в коридоре. Стучит шлепанцами по полу муж тети Гали, врач "Скорой помощи". Замечательный человек. Тетя Галя держит его в ежовых рукавицах. Даже шубу купил ей за пять тысяч. Красивая шуба. Катя мерила, к лицу. Шумит спущенная вода. Хорошо бы уснуть, хоть на полчасика. Однако милици­онер Гена сильно душу растревожил. Сон не идет.  Бывают же такие оборотни. Противно.

Подумав затем немного о сыне Владике, Катя пытается настро­иться на какой-нибудь приятный лад, что не так уж и легко. Поросята! Их она любила. Нужны были деньги на дом, и Катя решила на год съездить к матери, чтобы вырастить свиней и продать туши. С июля по май она их откармливала, а муж в Сочи делал фундамент, доставал материалы. Вот когда он, наверное, в ее отсутствие окончательно пристрас­тился к дьявольскому зелью.

Прочь горькие мысли! Поросят купили под Сочи. Одиннадцать штук по десять рублей. Вначале перевозила четверых. Разместили поросят еще до посадки в туалете. Поезд подают к перрону, а никто не поймет, где хрюкают поросята. То визжат, то молчат. Смешно. Когда поехали, Катя накормила их хлебом, замоченным в молоке с водкой. Поросята уснули. В двух мешках перенесла их в другой тамбур и засунула в угольный ящик. По приезде взяла такси. Дура, не заметила, что в багажнике лежала канистра с бензином. Самый нижний поросе­нок в дороге настолько надышался парами, что его не смогла спасти.

В отчем доме всех десять поросят разместили в двух сараях, и они росли, как на дрожжах. Мать осенью даже выпускала свиней в приусадебный участок-сад, и животные поедали падаль с яблонь. Дорого потом обходилась Кате их такая выучка. Зимой хряки иногда, оттеснив ее, выскакивали на подворье и смешно скользили по льду, пытаясь вскрыть рылом слой твердого лежалого снега.

Катя устроилась на работу в канцелярию ближайшего завода и строила свою жизнь так, чтобы регулярно кормить свиней три раза в день. В пять утра привозила на тележке из школы четыре ведра отходов по полтиннику за ведро. Примерно раз в месяц закупала в магазине пятнадцать пятидесятикилограммовых мешков кукурузной и пшеничной крупы. По 9 рублей за мешок, как он стоил, плюс три руб­ля  сверху. Нанимала автобус - снова десять рублей. С крупой гото­вить еду для свиней легче. В жестяное трехведерное корыто, поставленное на угольную печку, забрасывала большую миску муки и, помешивая, варила густую кашу.

Особенно трудно было зимой. Приходилось топором два раза в день вырубать желтый лед,  образующийся на полу свинарников, и стелить опилки. Катя не позволяла сыну помогать ей, его дело - учиться, сама справится, как ни трудно.

Один из хряков вырос забиякой, кусал других за уши и не давал есть, пока сам не насытится. Иногда он так поддавал Катю, что она оказывалась сидящей на нем, и, хрюкая, возил, а то и выносил в сад. Смешно. Привязалась к ним, прикипела сердцем. Было жалко очень, когда одна из свиней заболела. Большая уже, в крупном теле, упала на задние ножки - не держат. Колола ей витамины, кормила костной мукой, даже растирала ноги. Выходила. Так довела вес свиней до ста пятидесяти килограммов каждую.

Когда сосед резал выращенных ею животных, плакала навзрыд. Он выпил кружку теплой крови, налил Кате и протянул: "Попробуй!"

- Нет, пить не буду, не могу, а колбасу из крови сделаю.

Помог сосед и посолить сало. Он брал большие куски и втирал руками крупную соль, потом складывал шкуркой вниз. Салом такого приготовления можно торговать уже на следующий день.

К мясному прилавку с самого утра стояли пять очередей, по числу людей, привезших на рынок мясо. Мясники рубили туши, а покупатели терпеливо ждали. Человек сто. Катя торговала по пять-шесть рублей за килограмм, как за мясо, так и  сало. Через полчаса продала четыре хряка. Продавать - не растить! А всего, если вычесть две тысячи рублей затрат, чистый доход её составил почти шесть тысяч. Правда, в дело пошло все: ножки - по три пятьдесят, печенка - по пятерке. Из кишок сделала колбасу с кровью: мешала кровь с гречкой, салом, чесноком, потом варила.

Ах, как же она устала за тот год. Сплошная беготня. И с новым мужем редко виделась, от поросят, а тем более боровов, не отъехать, да и он после фундамента начал стены возводить, то нанимая, то рассчитывая работников. Не каждый сейчас строить-то, как следует, умеет, а берется и деньги большие требует. Пришлось Петру оставить ра­боту на железной дороге.  Вот, когда он окончательно наркоманом стал. Рабочим - самогон, себе - укол. Но разве так дом выстроишь?!

Катя застала строительство в разгар кризиса. Был уже тот этап, когда материалы закупались и тут же продавались, пусть и чуть дороже, а  стройка встала, как будто это государственное строительство, где можно всем кормиться: и заказчику, и подрядчику.

Следующий несчастный период своей жизни Катя не хочет вспоминать, тем более, что чувствует, проснулся Олег.

- Подъём?! - предлагает она. 

Олег молчит, думает.

- Полежу еще, будильник-то не звенел.

Катя встает, умывается, пьет чай с бутербродом, затем она осторожно проскальзывает в большую комнату, в которой спят тетя Галя с мужем, выбирается на балкон и набирает в мешок связки цветов. Потом в коридоре присоединяет к ним цветы, стоящие ночью в вед­ре с водой, а также мокнущие в ванне. Теперь мешок весит с пустыми ведром  и бидоном, воду наберет на рынке, килограммов двадцать.

Катя едет на рынок в полупустом троллейбусе. Нужно проехать три остановки, до конечной. Её уже волнует вопрос, как сложится день. Утренние часы определяют ритм дня. Место у нее хорошее, если не случится какое-нибудь ЧП, и от ожидания неизвестного чрезвычайного происшествия легкая дрожь заранее охватывает её и долго не покидает.

В прошлую субботу, неделю назад, продавцы съехались очень рано, аж к трем часам ночи, и некоторые гоняли друг друга ящиками за выбранные столы, а потом к шести навалились с электричек, в основном женщины, и были случаи, когда таскали супротивниц за волосы. Конечно, новичку случайно, по прихоти рока, занявшему первым понравившееся место, не хочется уступать его старожилу, но старожилы объединены в группы по интересам, по взаимным отношениям, ведь не только место играет роль, но и кто око­ло тебя стоит: поэтому опытные занимают сразу целый стол.

Оказалось, что Катя зря нервничала. Ее место берегли узбек Миша и Таня из Краматорска. За несколько дней на рынке Таня и Катя притерлись друг к другу. Таня симпатична Кате за удивительное спокойствие. Кроме того, аккуратна, в меру красива, как раз в ту меру, чтобы не подвергаться частым приставаниям мужчин.

Таня торгует редиской с четырнадцати лет, то есть уже десять годков, как приезжает в столицу. С  её слов, она замужем. Полная хозяйка в доме, построенном на её деньги. Успела сменить две автомашины. Её большой парник делится на три части. Каждую площадку через неделю засеивали редиской, и теперь идет ее непрерывный ежедневный съем и отправка в Москву по железной дороге. Вечером Таня забирает на вокзале у проводников 2-3 коробки, чаще две, чем три. Катя знает, что редиску не так трудно выращивать, но нужно обильно поливать, тогда она не густеет и не становится горькой.

 

Редис

 

На рынке из пяти крупных редисок Таня делает пучок. Цена семьдесят-восемьдесят копеек. Три пучка за два рубля может уступить. В апреле редиску берут охотно. Уже к обеду она продает две коробки. За каждую выручает в среднем не менее двухсот рублей. Так Таня в году торгует дней двадцать, ну, да, в прошлом году, с её слов, торговала 21 день.

У Тани пятилетняя дочка. Если Катя и Таня иногда говорят о своих детях, то о мужьях никогда.

- Да есть ли муж у Тани? - рассуждает Катя. - Однако кто-то же поливает редиску, складирует    в коробки, отвозит к поезду. Может, родители, а, может, сожитель.

Но как человек, личность, не очень интересна Таня для Кати. Катя лю­бит поговорить по душам, а Таня все время вяжет пучки, постоянно крутит нитки целый день, даже не смотрит на покупателей. Катя иногда рассказывает ей смешные истории, случившиеся около них. "Неужели так было?" - удивляется Таня, но все равно как-то невозмутимо, успокоено: ну, было и сплыло, что с того.

Правда, недавно, два дня назад, невозмутимость Тани подверглась сильному переживанию. Из дома прислали телеграмму: «Поезд 186, Ереван-Москва, 13 вагон, 6 утра». Таня приехала на вокзал, но выяснилось, что указанный поезд давно прибыл, еще ночью. Люди же встречали тбилисский состав. Таня подошла на всякий случай к тринадцатому вагону, но ей ничего не передавали. Прибыл следующий состав, и Таня увидела знакомую девчонку, землячку, также торгующую редиской в Москве, но на другом рынке. Все объяснилось.

- Объявили ереванский поезд, - говорила  соседка, - а подали тбилисский, и поезд не 186, а 168, и вагон не 13 , а 9.

- Что мои пьяные что ли были? - возмутилась Таня.

Что делать?! Тбилисский поезд давно перегнан на стоянку в Каланчовку. И Таня со старушкой, хозяйкой квартиры, где останавливается, та  не носит коробки с редиской, а только сторожит, пока Таня ищет такси, едут на Каланчовку. Уже на месте они бредут по путям и плачут навзрыд. Даже старушка прослезилась за компанию. И такое счастье, встретили по дороге двух проводников, направляющихся в город.

-   Что плачете?

          - Товар передали, но  не получили.

          - Что за товар?

          - Редиска.

          - Это в моем вагоне!

Таня рассказывала потом Кате, куда делась при разговоре Танина природная невозмутимость: 

- Меня током пробило, руки затряслись, шагнуть не могу.

Проводники не только отдали товар, но и помогли донести  до такси.

У Тани от слез тушь потекла до самого подбородка, там и застыла несколькими полосками.

 Катя спрашивает:

- Тебе жалко было денег или редиску?

Таня всхлипывает:

- Уже ни того, ни другого не хочу.

Таня во всю вяжет пучки редиса, а Катя только начинает раскладывать свой товар. Хотя покупателей еще нет, основные места для торговли давно заняты. Продавцы копошатся. Подошедшая машина для чистки асфальта поливает площадь, скребет ее, мусоровозка поглощает содержимое контейнеров. Рынок готовится к приему покупателей.

Кате странно, что нет еще азербайджанцев. На самом деле они есть, скажем, напротив нее на другом столе около дяди Саши, занявшем край­нее, обращенное к метро место, расположился старый бакинец. Но почему-то отсутствуют постоянно здесь обитающие Борис, Тимур, Игорь. «Наверное, товар им не подвезли», -  решает Катя.

Азербайджанцы торгуют в это время года на рынке розами и гвоздиками. Катя знает некоторых из них еще по прошлому приезду в Москву. Тогда они были как бы более организованны, не то, что сейчас: скоро покупатель лавиной  пойдёт, а большинства бакинцев и нет.

 

Розы

 

Раньше они создавали бригады,  объединялись человек по пять. Самый главный оставался в Баку и присылал товар, а здесь выбранный бригадир выдавал его рядовым продавцам. Продавец получал сразу на руки сто гвоздик и, реализовав, обращался к бригадиру за новыми. За день бригада продавала в хорошие дни до пяти тысяч гвоздик, а иногда и все десять тысяч, и таких групп на рынке было три-четыре. Гвоздики закупались в колхозах весной копеек по 40, бригадиру оптовиком цветок отдавался копеек за 50-60, а продавались гвоздики в Москве уже по рублю. Зимой цена доходила до двух руб­лей за цветок, но и хозяйства отдавали их примерно за рубль.

Конечно, продавцы-бакинцы при таком бригадном подряде обитали безвыездно в Москве и обосновывали перед милицией правомерность сво­ей торговли доверенностями от родных дядей и тетей. Снимали  квартиры азербайджанцы вблизи рынка, платя за них иногда и несколько со­тен рублей в месяц. Некоторые из них  жилье в Москве получили и сей­час приобретают. Катя как-то слышала, как бакинец, отходя от кучки друзей, извинялся: "Мне пора. Нужно в исполком. В 11 часов у меня распределение квартиры". И все проводили его спо­койными, без зависти  глазами, никто не присвистнул, подумаешь, какое дело, торгуя цветами, квартиру в Москве получить. И машины у них с московскими номерами. Умеют жить.

Взять того же Борю, у него в Москве однокомнатная квартира и собственные "Жигули". Настоящее его имя не Боря, просто ему удобнее, чтобы его называли Борей, даже свои. Так его и зовут.

Примерно год, как изменилась ситуация, землю стали сдавать в аренду, и такие бригады, по крайней мере, на московском ждановском рынке, распались. Тридцатилетний Тимур рассказал Кате:

 - Сейчас у нас не артель. Нам дали наделы земли. Теперь растим гвоздику сами.  Мать, четыре брата, три сестры. Высадили восемь тысяч штук. У нас она продается всего по сорок копеек, потому везем сюда. Справку взяли и докупаем еще у соседей.

 

Гвоздики

 

Не зря Катя думала о бакинцах,  они появились целой груп­пой, правда Игорь, как всегда, немного в стороне. Его не любят. Ни свои, ни чужие. Не чист на руку. Дожил до двадцати четырех лет, а не понимает, что нельзя при хорошей торговле мелочиться. А все от характера. Вздорный он у него, не знает, что совер­шит через минуту. А впереди всех - порывистый Боря: темнолик, бело­зуб, курчав.

Азербайджанец Боря размещается на конце стола около узбека Миши с противоположной стороны от Кати. Тимуру места на лотке не остается, точнее, можно было бы и потесниться, но пока нет надобности, поскольку Тимур не протестует, а приносит ящик  и ставит его на асфальт в торце стола, а на другом   конце – Боря.

 

Калы

 

Вот и получилось, что между цветами расположены овощи. Купит хозяйка редис у Тани, а по одну сторону - гвоздики, по другую - Катины калы с ирисом, не всякая женщина устоит. Ну, скажем, засомневалась, отошла, увидела и купила у ташкентца Ми­ши укроп, но тут же на нее снова глядят гвоздики, но уже не Тимура, а Бори, да и цветы Кати рядом. Вроде бы, никто специаль­но не собирался на лучшем по местоположению столе лучший расклад товара сделать, но ведь и не случайно получилось: не новички, асы облюбовали лоток и будут, даже особо не заботясь, не мешать, а помогать друг другу. А то как бывает, двое рядом торгуют одинаковыми цветами, да еще одного и того же качест­ва, а покупатель товар-то и не видит, и шмыгает мимо. Если уж придется бакинцам рядом встать, то переберут гвоздики, соеди­нят, и один будет торговать самыми лучшими, а другой похуже какими, но зато подешевле, то есть будет выбор у покупателя, он и остановится, и купит.

- Конечно, не такой уж я ас в торговле цветами, - размышляет Катя, - но вписалась ведь. 0х, быстрей бы сегодня отмучиться, на хорошем месте срок этой каторги  сократится.

Хотя Боря почти Катин ровесник, правда, на несколько лет мо­ложе, и ведет себя вполне серьезно, но нет у него полного автори­тета. Даже бригадиром его никогда свои не выбирали, потому что он слишком падок до женского пола. Может все бросить и убежать с первой попавшейся юбкой.

При продаже Боря, как часто и другие молодые азербайджанцы, становится на ящик  и сверху высматривает красивых женщин.

- Послушай, дорогая, хочу спросить тебя, подойди сюда! - кри­чит понравившейся девушке.

- А?  Что? -  иногда спрашивает та  недоуменно.

- Смотри, какие гвоздики! Красивые гвоздики! Самые лучшие. Как зовут? Выбирай, какие нужны. Сколько тебе штук? Бери букет! Какая вы хорошая! Сегодня свободны?

Подчас срывается и провожает покупательницу до остановки транспорта.

Эта Борина легкость мешает его торговле, но, наверное, как Катя подозревает, любитель легкой жизни, он и на рынке, работе своей, хочет существовать играючи. До обеда, часов до двенадцати, Боря продает 300-400 гвоздик, с пятнадцати часов и до вечера - еще 200, то есть себя не перетруждает, а мог бы и тысячу цветов в день реализовывать. Другие шутят с девушками, но продали цветы, и интерес пропал, а Боря много времени на женщин тратит. В представлении Кати, Боря - взрослый ребенок, ему недоступен еще смысл жизни. Без семьи человек в таком возрасте теряет самого себя с каждым днем все сильнее. Поэтому она и относится к нему, как к большому ребенку, которого при случае следует похвалить или по­ругать.

 

Гвоздики

 

Восьмой час. Появляются первые редкие покупатели – москвичи, едущие за город к своим дачам и участкам, ведь время копать землю. Они зигзагом, сойдя с троллейбуса или автобуса, проходят рынок и покупают в основном редиску. Так что пока только Таня при серьезном деле.

Если бы был будний день, то около Кати состоялись читка и обсуждение газет. Когда Катя читает, её внимательно слушают, особенно старшие женщины. Ей даже специально газеты утром покупают, кто какие сможет. Читает она вслух газеты и республиканских столиц: Баку, Тбилиси, Кишинева, и областные: Краснодара, Донецка – всякие идут в дело, случайно попавшие в качестве обертки с товаром на рынок. Людей интересуют политика и происшествия.

- Вы у меня станете самыми грамотными, - шутит Катя.    

Все возбуждаются, когда попадаются статьи об аренде, коопе­ративах, рэкете. Будущее волнует и тревожит. Но в субботу читка не состоится, всем некогда, хотя еще нет покупателей, но ведь ско­ро пойдут лавиной, и нужно готовить букеты.

Железнодорожная и метрополитеновская московские станции «Ждановская» объединены. Человек с электрички легко переходит в метро и наоборот. Особенно сильный поток людей выливается через один из двух туннелей на Вешняковскую улицу, здесь и расположен рынок. Проход к туннелю обставлен киосками, в которых продают газеты, мороженое, сигареты, подарки, различные кооперативные товары, выставлены и автоматы газированной воды. Идя со станции и проскочив это узкое неудобное горло, в часы пик здесь толпа кипит водоворотами, человек с облегчением оказывается на обширном пространстве. Причем этот свободный учас­ток слева ограничен каким-то искусственным плоским холмом,  за ним еще один выход, а справа размещены сомкнутым прямым углом  государственные большие палатки цветов, овощей и кулинарии. Эти  строения и формируют пространство рынка. Перед стороной их угла, созданной из магазинов "Цветы" и "Овощи-фрукты", параллельной про­ходу-горловине и отстоящей от нее метров на тридцать, торговые  столы ставить не полагается, и их располагают параллельно длинной палатке "Кулинария" и дальше за ней. А внутри угла палаток размещается вещевой рынок.

Конечно, отдельные продавцы с небольшим количеством товара все время стремятся расположиться с большой выгодой для себя и в пространстве между выходом на Вешняковскую улицу  и собственно рынком, для че­го в облюбованном месте ставят ящик и раскладывают на нем кучки зелени, редиски, морковь, картошку, те же цветы, но это запрещено.

Картофель

 

Они рискуют в любой момент быть согнанными с места, заплатить штраф, объяснением с милицией, но их ничего не останавливает. Здесь же могут тор­говать с грузовых автомобилей от далеко расположенных, но желающих выполнить план московских магазинов, а также колхозы. Покупают пельмени, яблоки, апельсины, даже грибы в банках. Но выстроилась очередь, и через полчаса машина пуста. Стоят, время от времени, специальные лавки-фургоны. Продают и одежду, и книги. Лица сидящих на специальных стульчиках продавцов проездных билетов запоминаются надолго, поскольку прохожие видят их фактически каждый день. В общем, перед рынком пятачок боек и себе на уме.

В прошлом году Катя, когда плохо шла распродажа непосредствен­но на рынке, взяв два-три букета, выходила активно ими торговать на пятачок. И успешно продавала. Талант есть. Однако быстро сумела понять, что настоящий покупатель перед самым рынком цветы не приобретает. Ему выбор нужно осуществить, он осмотрит все ряды, а затем толь­ко купит самое лучшее. А потому торговля перед рынком при нали­чии большого товара - дрыгалка одна. Может, и больше цветов продашь за какой-то час, так уж сложится, ну, а за день все равно от­станешь, не говоря уже о том, что устанешь до смерти. И получает­ся, что предрыночная площадка - только для новичков или проходим­цев, которые обманный товар ходят быстрей всучить да убежать.

К лотку приближается милиционер Гена, но уже в форме, здоровается за руку с Тимуром. К Геннадию подходит и Боря - снова пожимание рук. Катя, косясь на них через Таню, с трудом слышит слова милици­онера:

- Хотел вам занять места, как договорились, а вы сами шустрые. Нужно будет позднее еще одного пристроить с помидорами.

 

Помидоры

 

- Нам Катя заняла.

Гена внимательно, не мигая, смотрит на Катю,  а она на него, мимо него, словно не узнавая. Сержант разворачивается и уходит. Через нес­колько минут снова появляется, встает перед Катей. Тимур и Боря остаются на своих местах и глядят в другие стороны, как будто не замечая Гену.

- Покажите ваш паспорт и справку!

Катя уже не раз предъявляла документы и в последнее время оставляет их дома, не дай бог потерять. Тот же Гена проверял ее дважды.

- А еще блюститель порядка! - сожалеет она.

- Ты что узнала меня?

- Тебе же не десять лет.

Гена снова вальяжно ретируется. Когда он один, без напарни­ка, у него именно такая походка, неторопливая, словно медленно, со значением расставлять ноги доставляет ему особое удовольствие.

Катя злится на Борю:

- Я костьми лежала, а ты с ним за руку здороваешься!

- Что делать?! Заведено так.

У Кати - покупатель. Берет, не торгуясь, три белые калы за четыре рубля. Сорок лет, вид строгий и торжественный.

- Спасибо! – благодарит Катя.

- За что?

- За почин!

И снова никого.

 

Розы

 

Напротив купили розы у узбека средних лет. Цветы настолько свежи, что забивают гвоздики старого бакинца. Узбек привез их в двух чемоданах на самолете. Розы сорваны менее пол суток назад. Катя невольно подсчитывает: в каждом чемодане – триста-четыреста штук, продаст по три-четыре рубля, итого с вычетом дороги в оба конца и платы за багаж заработает не менее двух тысяч рублей. Молодец! Она еще знает, что, продав розы, да, наверное, за день, узбек следующий день потратит на покупку одежды и обуви жене и детям. Он и на рынке купит некоторые вещи с переплатой, если даже не все, но никогда не приобретет что-то лишнее, не нужное в семье. Так ведут себя все узбеки, других она не видела, будет ли им двадцать, сорок или шестьдесят лет. Катя улыбается узбеку, а он ей. И у него почин.

 

Тюльпаны

 

Начали покупать с того же лотка красные тюльпаны у маленькой полной пятидесятилетней женщины из Бендер. Бокал у цветов большой, они очень красивы. Катя определяет, что сняты без росы. Пойдут сегодня по 50 - 70 копеек. Дяде Саше, находящемуся на дру­гом конце стола, немного обидно. Его покупательница пренебрежи­тельно обошла. У него, конечно, тюльпаны похуже.

- Выращивал бы сам, - думает Катя, - такие же свежие и сортовые были. Нечего перекупать.

Катя понимает, что женщина из Бендер опытнее дяди Саши. Она срезала тюльпаны поздно вечером или рано утром, то есть еще нераскрытые, надела на бутоны резиновые колечки, нарезанные из надувных шариков, аккуратно собрала в пачки по пятьдесят штук. В коробку стебли клала в две группы, ножки к ножкам, а в центре расположила грелку со льдом. Цветы везла самолично в поезде, расположив коробки внизу вагона, – на верхней полке сгорят. Соответственно, и покупают у неё цветы в первую очередь. Отборные экземпляры. Конечно, и у дяди Саши будут брать, кто не особенно разбирается, да он и подешевле вынужден пустить.

 

Тюльпаны

 

Тюльпанами в Москве в апреле торгуют из многих мест:  с Кав­каза, Кубани, Украины, Молдавии, в последнее время им на ноги нас­тупает само Подмосковье. Но Москва такой огромный поглотитель цветов, что, как считает Катя, приобретет и еще больше, только да­вай. Не так стало в других местах. В некоторых сибирских городах опять-таки некоторые покупатели возмущаются: "Зачем нам цветы привезли? Доставили бы водку, всю бы скупили. Не нужны нам больше цветы!" Не один человек рассказывал Кате про такое. А что же москвичи?

Катя верит, что понимает, отчего москвичи покупают много цветов. Дело даже не в свадьбах и похоронах. Жить москвичам стало труднее. Чего хочешь, не купишь. И какой подарок выбрать, когда приг­лашен в гости, затруднительно. А цветы - палочка-выручалочка. При­шел без подарка, но с букетом даже на день рождения - так что оба довольны: хозяйка и гость. Ну, а коли хозяину принес цветы, тоже не обидится, не за рубль же купил букет гость, а за десятку, да еще искал, выбирал получше. К тому же и в каменной квартире стало веселее.

Поэтому москвичи, считает Катя, хотя водку также любят, но не до такой степени, чтобы цветами пренебречь. Куда им деваться, если кругом одно мертвое. А цветок, он ведь живой и в душе живое вызы­вает. Будут москвичи цветы покупать, и, следовательно, есть большой смысл их выращивать.

          Сосед Кати узбек Миша хочет выбросить кучу отобранного им пожелтевшего укропа. Катя его удерживает. Она знает, что вполне съедобный укроп пожелтел от воды. Укроп, как и петрушку, мочить нельзя: желтеет и гниет. Когда везут, то складывают сухим. Если в дороге  начнет потеть,  то пожелтеет от собственной влаги. Но по приезду перед продажей  пучки на ночь, чтобы посвежели, кладут в воду. Вот и пожелтела у Миши часть укропа.

Миша кладет желтый укроп под прилавок. Потом, когда продаст большую часть зеленого укропа, станет мешать его с желтым, а за­тем уже в конце отважится продавать и пожелтевшие пучки. Их тоже станут брать, и настроение у Миши от счастья будет игривым. Молчал весь день и вдруг разговорился.

- Почем?

- По тридцать копеек.

- А дешевле? 0н же желтый!

- Можно и дешевле. Берите. И желудок излечивает, и карманы очищает. Да, вы, берите, берите, мне деньги нужны, очень нужны: в космос полечу, оттуда посмотрю, что в Москве делается. Во все окна сверху загляну.

Мишиной матери семьдесят лет. Она торгует в Москве на другом рынке. Как и он, наторговывает за день до 300 рублей.

- Хочу мать отправить домой за товаром. Багаж можно перес­лать самолетом: на один билет до трехсот килограмм за пятьсот рублей.

Как-то Катя решила подшутить над Мишей:

- А у нас завтра будет субботник, начнем убирать площадь метлами.

- У меня дома будет субботник. Неделю буду мелочь считать.

И ничего не скажешь в ответ на его обстоятельное слово.

Кате весело. Появилась Зоя, известная ей перекупщица цве­тов из Сухуми. Смуглая, живая, даже озорная, постарше Кати, она привезла на рынок не сухумские, а сочинские калы и розы. Бакинцы, Катя знает, что Зоя с ними выпивает, помогают ей перенести

мешки в конец рынка. Никто не хочет пустить ее ближе. Катя увере­на, что Зоя за день постоянно будет перемещаться в ее сторону.

 

Калы

 

- Сознавайся, у кого брала цветы? - с издевкой спрашивает Катя Зою.

- У себя дома.

- Не ври! Цветы-то наши, сочинские.

- Нет, мои.

- Да, не обманешь! У ваших сухумских кал бутоны кругленькие, а у наших – длинненькие.

- Нет, мои, мои, мои, - смеется Зоя. - И не суй нос  в чужие дела!

Катя смотрит вслед Зое и тоже улыбается. Может быть, разозлила Зою достаточно, и та не будет стремиться встать рядом. Ведь у Зои калы, наверное, не хуже Катиных.

Катю удивляет, как Москва просыпается в выходные дни. Потеш­но. Странный город. Одним словом - столица. В такие дни люди здесь становятся заторможенными. Ходят степенно и часто парами. Не счи­тая, конечно, садоводов. Вот те с раннего утра обежали рынок сто­роной и унеслись за город, труженики. А заторможенные гуляют по Москве, в магазины не заходят, там полно приезжих, если только поесть дома нечего, а идут или едут в излюбленные места и заод­но посещают рынки.

И тетка ее с мужем сегодня встанут поздно, в часов десять выйдут на улицу, пройдутся по парку, может быть, посмотрят кино­фильм, в общем, разомнут ноги, и все, не спеша, в будни-то набега­лись, изнервничались, озлобились.

Тетя Галя никогда не видела, как Катя торгует цветами.  Ей не к чему. Но мужа или Олега, когда Катя целый день не появляется, иногда подошлет с бутербродами, те перед тетей Галей безропотны. Почему-то Олег любит подходить к Кате. Интересно ему, наверное. Катя тогда ему дает три рубля на пластинку. Олег соби­рает рок-музыку. Пока молод, пусть забавляется. А Владик ее роком еще не интересуется. Юн пока. А, может, захочет? Тогда Катя дает Олегу пятерку и просит, чтобы хорошую пластинку купил также Владику. Она боится что-нибудь не додать сыну.

 

Тюльпан

 

Вон о чем-то воз­бужденно разговаривают  московская бабка, торгующая с рук тюль­панами, и ее внук лет четырнадцати. Катя, пока покупателя нет, подбирается к ним поближе.

- Бабушка, у тебя совесть совсем отсутствует! Когда купишь мне золотую цепь с крестиком?

- Замолчи, глупый, не раньше, чем на шестнадцать лет.

- У тебя столько денег, а ты жалеешь!

Катя спрашивает седую уже женщину:

- А где вы выращиваете тюльпаны?

- На даче, в теплице.

- Хорошая теплица?

- Так себе. Но я все продаю с дачи. Ведь цветы опадут. Полю­бовалась и хватит.

Потом Катя обращается к юноше:

- Зачем тебе цепь-то?

- А что?!

- Ты разве верующий?

- А что?

- Зачтокал! – недовольна бабка. – Сам не знает, зачем. Мода. Только сдерут цепочку с него дружки. Могут и с головой. Пусть тебе отец покупает.

- Счастливой торговли! - прощается Катя, видя, что у  ее цветов стоит молодая покупательница, но Тимур уже сует ей в руки гвоздики. Катя возвращается на свое место, чтобы навести порядок. Ах, дети, как сложно с ними! Неужели и Владику потребуется такая цепочка?

Странно, что бабка одна, без деда. Обычно старые москвичи торгуют парами. Они не занимают лотки, привезут с дачи всего лишь несколько десятков цветов в марле, а располагаются возле ящика или принесенного с собой стульчика. Старые люди так тро­гательно говорят друг с другом. Она торгует нарциссами, а он заботится о ней:

- Может быть, ты посидишь на стульчике? Отдохни!  Настоялась.

 

Грузин Резо торгует соленым чесноком. Пять рублей за ки­лограмм. Он сидит в самом конце на неудобном для цветов месте, но не для чеснока. У людей при виде моченого чеснока текут слюнки, и они много-мало, но по­купают. Резо за шестьдесят. Однако он моложав и строен. Оставив за себя торговать сорокалетнего послушного сына, Резо через весь рынок почему-то идет именно к Кате, видимо, она внушает ему большее доверие, чем окружающие.

- Где здесь почта? – спрашивает он.

- Зачем вам почта?

Деньги отослать.

Кому?

- Сын у меня другой, не этот, в Ульяновске. Милиционер. Гово­рю, бросай милицию. Торгуй. Он: "Нет! Не брошу!" А денег не хватает. Жена, дочка. Вот и посылаю.

- А вы не посылайте, - шутит Катя, - глядишь, помается, надоест, и торговать начнет.

- Нельзя. Жена, дочка хорошо жить должны. Иначе, какой же он мужчина. Забота должна быть о семье.

Катя рассказывает, как пройти на почту.

- Везде проблемы, - решает она, - но вечно родитель будет любить своего сына.

Легкое философствование Кати нарушает пожилая женщина. Она мнется, разглядывая ирисы. Наконец, решается.

- Уступи, доченька. На кладбище нужно. К сыночку.

Просительница одета в черное пальто старого фасона, чис­тенькая, седые волосы обрамляют голубые умные глазки.

За день несколько раз женщины будут просить сбросить цену, говоря, что цветы нужны для кладбища. Катя, еще не верующая, но уже чувствующая, что будет верить, очень жалеет их. Отдает цветы бесплатно. В последнее время даже специально, разбирая вечером присланные мешки с цветами, отбракованные экземпляры собирает в отдельный букет.

- Пенсия у меня шестьдесят рублей, - продолжает жаловать­ся покупательница. - Уступи, пожалуйста.

Катя из-под прилавка вытаскивает несколько цветов из приготовленных для такого случая и говорит:

- Возьмите.

- Сколько с меня?                              

- Нисколько.

- Дай бог тебе здоровья!                                       

- И вам тоже.

Женщина уходит неторопливо, полная достоинства.

- Ах, забыла спросить о её сыночке! – спохватывается Катя, но уже поздно. – Что же с ним случилось? А, может быть, и еще раз убогая появится, тогда все узнаю.

Катя хорошо помнит своих покупателей. Наверное, и не всех. Но таких – долго. Она видит, как женщина направляется к оста­новке автобуса-экспресса, идущего до ближайшего кладбища. "По­явится еще," -окончательно решает Катя.

Постепенно поток посетителей рынка усиливается. Новая покупательница вся в золоте. «Только в носу нет!» – осуждает её Катя.

Золотая матрона пытается торговаться, но Катя тверда:

- Цветы - мои, цена – моя! Не хотите, не берите.

- Но, душечка, - протестует покупательница, которой очень понравились длинные фиолетовые ирисы, она знает толк в настоящих цветах, - рынок для того и создан, чтобы можно было обменяться мнениями.

 

Ирис

 

- Ваше мнение меня не интересует.

- Фи, - возмущается дама и гордо покупает пять ирисов, отбирая лучшие из ведра. Расплачивается. Хочет быстро повернуться к Кате широкой спиной кожаного пальто, но Катя замечает, как еще несколько ирисов, лежащих на прилавке, оказываются под сумкой покупательницы. Кате горько и в то же время смеш­но. Чем больше на бабе золота, тем в большей степени может ук­расть. Отчего так, рассуждает Катя, а сама хватает воровку за руку.

- Женщина, вам не стыдно?!

- Ах, простите. Я разве за них не заплатила? Просила ведь уступить в цене.

И удаляется. Уходит также спокойно, как только что отошло бедное существо, также с достоинством, но какие же разные эти достоинства: достоинство человеческой гордости и досто­инство вседозволенности.

- Стерва! - хочет крикнуть Катя вслед неудачной воровке, но не кричит. Себе дороже.

Катя успокаивается, наблюдая, как цыганка пытается и не может продать по тридцать копеек два букета сирени. Никто не берет. Сирень не нужна. Цыганка крутится, находит новую жертву, но все безрезультатно. Наконец, цыганка оказывается около Кати:

- Зачем так смотришь? Купи тогда! А хочешь, тебе помогать торговать буду?

 

Сирень

 

Катя отсчитывает ей шестьдесят копеек, чтобы не мешала:

- Иди с богом!

 И цыганки словно бы не было.

Бакинцы Тимур и Боря, кивнув Кате,  посмотри, дескать, за то­варом, идут к бордюру Вешняковской улицы. Там остановились "Жигули" пос­ледней модели, из которых вылезает ухоженная шестидесятилетняя женщина. Мужчины подходят к машине, гладят крышу, затем помога­ют хозяйке забрать ведра с капустой и огурцами и сумки с кар­тошкой.

Капуста

 

Боря приносит свой ящик, и они устраивают торговку вблизи рынка, но все же не на его территории. Катя знает, что владе­лица "Жигулей" будет продавать три огурца за рубль, пол-литровую банку квашенной капусты за два рубля, картошку по восемь­десят копеек за килограмм и все быстро распродаст, потому что у нее продукты удивительно крепкие и вкусные. Боря отрезает Кате пол-огурца. Катя жует: "Прелесть! Наверняка, знает какой-то секрет. Но не выдаст".

 

Картофель

 

- Настоящая женщина! – резюмирует Боря. – Жаль, что стара.

- Сейчас старые - самые модные, - поддевает его Катя.

- Да?! - удивляется, обрадовано,  азербайджанец Боря, но, почувствовав ус­мешку, сникает.

Сегодня у Кати отлично раскупают ирисы.

Ирисы

 

 В Сочи ирисы бывают двух цветов: синие, даже с каким-то фиолетовым оттенком, и белые.

 

Ирисы

 

В Москве же выращивают в основном белые и желтые.

Ирис

 

И то, что в Москве отсутствуют собственные синие ирисы, делает их устойчивыми по цене для продажи. Почти круглый год синие ирисы стоят по рублю, а к 8 марта продаются по четыре рубля за три штуки. Катя сложившуюся ситуацию объясняет тем, что в Москве ирисы растут от корневища, то есть зимуют в почве, а в Сочи – от луковиц, следовательно, синие  ирисы в Москве, наверное, вымерзают, нежные, значит. Поэтому Кавказ отправляет синие ирисы в Москву с охотой, особой конкуренции им не будет.

Катя ирисы в воду после доставки в Москву не ставит. Свободно выдержат на балконе два-три дня, неприхотливы. Если подсохнут края бутонов и изменят цвет, то на рынке обстрижет их ножницами, будет время – так дома утром. Захочет, бутоны заострит или наоборот сделает округлыми, как понравится. Форма цветка ириса сама по себе причудлива, можно что-нибудь нафантазировать, все равно только торговец поймет, в чем дело, ну, еще, наверное, ботаник или, скажем, истинный ценитель, но таких мало, раз, два и обчелся.

За обрезанием ирисов Катю застает Николай Павлович, только что подъехавший на вишневой "Волге". Катя не замечает, как он нап­равляется именно к ней, улыбаясь, не в плаще, как почти все мужчи­ны, а в темном костюме и при галстуке. Азербайджанцы Боря и Тимур, конечно, не пропустили парковку "Волги" у рынка и теперь смотрят, как чело­век, которого они знают, он не так часто, но подторговывает разны­ми дачными припасами, движется к их столу. Николай Павлович ки­вает им, они кивают ему. Если на рынке всех продавцов, как пра­вило, зовут по имени, то Николая Павловича называют по имени-отчеству, а за глаза часто Полковником. Поскольку Полковник всего лишь наклонил голову, а не поздоровался вслух, то ему нужно отве­тить также, это Боря и Тимур знают хорошо. Мужчина строгий. С ним лучше не связываться ни в чем, даже в мелочи. А на рынке мелочей не бывает.

- Здравствуй, Катя, - ласково говорит Николай Павлович. - С приездом. Очень рад тебя видеть. В том году ты так неожиданно ис­чезла.

- Здравствуйте, - доброжелательно отвечает Катя.

Катя хорошо помнила Полковника еще с предыдущего года. Ред­ко встречаются такие большие, но не рыхлые мужчины. Полнота рук и ног его от кости, от силы. 0х, и  могуч. Он весел. Зубы целые и белые, крепкие, как он сам. Ему чуть-чуть за шестьдесят. На голове круглая шляпа.

- Врут, что он полковник, - думает Катя, - не стал бы пол­ковник луком и чесноком торговать, у него пенсия - о-го-го. На­верное, майор. Да, майор. А «Полковник» - кличка. Преувеличение.

Ей хочется поболтать с Николаем Павловичем, слегка задеть его, чтобы не задавался, подумаешь, на «Волге» ездит.

- Знаю, вы не полковник, Николай Павлович, а майор! - как бы констатирует Катя.

- Ба! - он невозмутим. - Разведка донесла?

- Я же людей читаю!

- Значит, ростом не вышел?!

Катя смущается, не зная, что ответить. Уже клянет себя за длинный язык. Николай Павлович ее выручает. Неожиданно он очень властно коман­дует: "Смирно!"

Катя с удовольствием встает по стойке смирно.

- Вольно! Ну как?!

- Командовать умеете, но пока военный билет не покажете, все равно не поверю.

- Дело есть, - говорит Николай Павлович и предлагает: - Отойдем что ли? Пойдем посидим в машине.

Катя поручает узбеку  Мише свои цветы. В "Волге" Катя устраивается на заднем сиденье, Николай Павлович на переднем.

- Видишь ли, - разворачивается Николай Павлович к ней ли­цом так, что дергается сиденье, - холост я. Потому замучили ме­ня родственники в последнее время, женись, да женись. И предлага­ют подобранную ими кандидатуру. А кандидатура та меня не устраивает. А ты устраиваешь. Так что подумай до вечера и выходи за меня замуж.

- А почему до вечера?

- Опасаюсь, опять сбежишь. Я же твой сочинский адрес не знаю, не найдешь ведь тебя на стокилометровом побережье. И родственни­ков нужно уважить. Им что нужно? Чтобы я был ухожен, накормлен во­время. Ну, а мне жена нужна такая, как ты, не дешевка, чтобы поло­житься можно было на все случаи жизни. О любви не говорю. Глаза у тебя красивые, любить буду. Думай и соглашайся. Приеду сюда в двадцать один  двадцать, ровно.

- Все так неожиданно!

- А жизнь есть неожиданность. Рождаются и то неожиданно. Ты все понимаешь. С другой бы иначе себя вел, но тебя за прошлый приезд изучил. На Катю всегда можно положиться.

- Ну, а если бы мой муж не умер?!

- Пух праху его!

- А Владика в математическую школу устроите?

- Конечно! Сейчас во многих школах специальные классы отк­рываются, только выбирай.

- Пойду я.

- Иди и думай. Много думай. А я вечером приеду.

Николай Павлович, не вылезая из машины, открывает Кате дверь с ее стороны, она выходит, он сильно хлопает дверью и быстро уезжает. Кате нехорошо. Она не любит искушения, боится пере­мен судьбы, сильно бьется сердце. Словно не она, Катя, а уже кто-то другой идет к лотку. Она как бы смотрит на себя со сто­роны, прислушивается, изучает. "Не будь дурой!" - говорит себе, но самой же непонятно, быть дурой, значит, согласиться или от­казать.

Снова начав торговать цветами и формировать букеты, Катя думает о предложении Николая Павловича по-своему, словно бы не о предложении выйти замуж, а о жизни своей до него и с ним, до водораздела и после. Прыгать через речку, реку, а, может, и кана­ву, или нет? Потребует ли такой шаг от нее новых сил? Одной легко решиться. А с сыном? Милый Владик, как же быть?

Детство Кати было неказисто. Две более красивые старшие сестры ликом в отца и гуляли вместе, и замуж вышли почти в од­но и то же время, разлетевшись из дома. Мать работала на шахте, отец умер, и на Катю, еще школьницу последних классов, навалился всей своей тяжестью дом с садом-огородом, коровой, то  есть с такими вечными сельскими заботами, от которых никому никогда не передохнуть.

Поселок их, не поселок даже, а два десятка скучившихся домов с усадьбами, стоящий на отшибе от города и шоссе, ведущему к нему, и окруженный блинами посадок среди голого поля, был удобен лишь близостью к каменноугольной шахте, тем, что до неё, худо-бедно, а можно было дойти минут за сорок пешком, кто, конечно, как ходит, а Катина мать ходила справно. Но уж коли уйдет редкий автобус, то к городу приходилось топать до пота на спине, причем иногда по указке матери из-за всякой мелочи, не купленной накануне. Да и нельзя, скажем, тот же хлеб покупать впрок, потом не укусишь, хотя Катя, экономя время, научилась черствый хлеб распаривать и еще многому другому.

Без мужских рук дом, словно чувствуя разухабистую уже свою волю, быстро начал разваливаться. То доска какая-нибудь из него вывалится, и не понятно, почему, ведь до того стояла, то кры­ша угол оголит, да перед самым ливнем. Пришлось Кате после окончания школы устроиться в городе на стройку. Конечно, в шестнадцать лет таскать раствор в ведрах на этажи кому хочется, все тело ноет, но зато ей передавали для дома кирпич, рамы, даже железо, вычитая, естественно, все из её малой зарплаты.

Жили бедно, но еда своя: картошка, лук и свинина. Хоть не по­ходила Катя на отца,  умершего, как многие в его роду, близко за сорок, но и ей немного досталась его удивительная краса - глаза большие с длинными ресницами и поволокой. Собственно, что еще де­вушке нужно?! Главное, зацепить взгляд парня, чтобы ему было что помнить после расставания, и они помнили  и встречали ее в по­ле.

Но только младшая дочь оказалась самой послушной, мать мог­ла не пускать ее замуж, сколько хотела. Женихов много, а сказ матери один - не бросай, кровинушка, пропаду. Конечно, без Кати мать бы не пропала: была скора на руку и своих сожителей била смертным боем, к такой не только что каждый не подступится, но и обойдет за посадками. Поэтому не только она не пропала бы без Кати, но жертва Кати была в сущности напрасной. Уехай Катя, выйдя замуж, как приведенный матерью мужик под её язык и скалку быст­рее и надежнее, может, слегка вороватей, и дом бы восстановил, и еще корову и бычка с телочкой завел. Позднее Катя все поняла, и начало зреть в ее сердце желание выйти замуж уже не как поиск суженого, самого любимого, а как свобода от длинных иногда рук матери, а главное, от тяжелых забот, хотя, конечно, от трудовых до­машних дел бежать стыдно, а от длинных рук в душе оправдательно.

Посему Катя подбирать себе начала мужа, невольно ориентируясь на того, кто наверняка оказался бы под её каблуком. Пожила в тирании, вот и надоело, но и без тирании, как Катя думала, невозможно, иначе какой же порядок в семье. И досталась она, а, точнее, ей достался, как хотела, и лицом пригож, и в то же время мямля, как Катя скажет, так и будет.

Но не понимала тогда она, что против природы восстает, что особая женская сладость в подчинении мужу, веками такое чувство в подсознании женщин оседало, а коли нет подобного чувства, то неосознанное раздражение на безвольного мужа беспрерывно крепнет, и тогда случится или грех с чужим сильным мужиком, или бой со своим, слабым, - всё спасение от назревшей чувственности к сладостному подчинению. А мужик, в свою очередь, если по натуре не слаб, а силен, а сила еще в зачатии, а жена уже характер ему ломает, или все же осилит её со временем, или запьет с горя от подавленной мужской господской сущности. Катя такую семейную философию осознала, лишь на втором муже обжегшись.  Но ведь никто жизни не учит, ни книги, ни друзья, ни родственники, каждая жизнь настолько индивидуальна, что истинно свою тропку только в собственных пробах находит. И кому охота по чужой дороге идти, словно ноги свои, а голова чужая?! Сколько людей, столько и миров.

А Катя мир мужа сжала, вселенную его ограничила, он и запил. Коли спросить его, отчего пьешь, то ответит, что как же иначе, ина­че не жить, иначе тоска смертная, а чем красивее жена, тем горечь сильней. Выпьет и затихнет. Тих, тих, а нереализованное господство над женой копится, горло нервной судорогой охватывается, но ведь к ней не подступишься, по привычке уже она сильнее, и снова - взрыв. А сильно пьяный - буян. Знать бы все Кате заранее, жизнь иную создала бы. Вот сестра Люся первого мужа била, била, а адвокат на суде при разводе увидел, обоготворил её женскую стать, такую красоту до того и не знал, женился на Люсе, а и его Люся начала поколачивать, вся в мать драчунья, он тогда постарел и ушел из дома, хотя родилась дочка. За такого интеллигентного человека Кате и нужно было выйти замуж сразу, да все с ровесниками вожжалась. Значит, она задним умом крепка.

Следовательно, Николай Павлович для нее в самый раз. Не чело­век, а гора, за которую можно от жизни спрятаться. Кроме того, мужчина он строгих правил. И Владика не разбалует, а защитит, в школу хорошую устроит. И начнут жить они то в Москве, то в Сочи. А вторая свекровь прежняя, Петра мать, Николая Павловича испугается, сила от него идет, любому видно, вредить им побоится. Только жаль, что ей, Кате, приходится соглашаться на предложение Николая Павловича за один день. Вроде, как выскочка она за любого. Конечно, не подумает так мудрый Николай Павлович. Но все равно нужно заметить ему при встрече, что она замуж не спешит, а если ему к спеху, то тем самым ответственность за дальнейшее он полностью берет на себя. Катя лишь подчиняется, поскольку он человек хороший и правильный.

Очевидно, что мать и сестры не одобрят ее решение. Но что с того?! Уже надоело учитывать их мнения. У всех по несколько мужей было, Люся и мать так сейчас живут не расписанными, а она обязательно распишется. Тогда как бы получится, что они частич­но против ее брака, как законного. Должны понять и не осуждать ее. Разница же в возрасте тоже к добру, все Владику достанется, все по закону. Нет, нужно соглашаться. Хотя мало его знает, но зато знание то основное, а всякие неизвестные мелочи из его жизни - не в счет, она тоже не ангел, и о ней он многое узна­ет такое, что ему не так уж приятно будет, так что перед богом они равны.

Почти в девять часов утра на цветочном рынке появился первый жених. Же­нихов, то есть молодых людей, покупающих в день свадьбы цветы для невесты буквально за час, полчаса перед церемонией в заг­се, Катя четко отличает. Казалось бы, они ничем или мало чем разнятся от других хорошо одетых парней, подумаешь, наутюжен­ные плащ и костюм, белая рубашка и галстук, все аккуратные та­кие, но все же в них что-то есть, какая-то необычная свежесть. "Умытые!" - думает про себя Катя. Лавина женихов начинает идти в пятницу после обеда, в субботу с 9 до 16 , а в воскресенье их ход не является характерным, то есть, то нет, когда как. Отсюда  Ка­тя делает для себя вывод, что регистрируются в основном в Москве в пятницу и субботу.

Возникший жених молод, строен и раскован. Он подходит сразу к Кате, точнее к ее калам:

- Какие цветы лучше для свадьбы? Сотворите мне отличный букет. Сколько кал нужно?

- Требуется семь кал, - отвечает Катя. - Сделаю вам насто­ящий свадебный букет. Другие невесты станут завидовать.

 

Калы

 

Она выбирает из ведра семь стеблей кал с бутонами, прикла­дывает к ним три вытянутых плоских листа калы, лежащих отдельно, и между цветов также размещает тонкие листья камыша. Подходит к Тимуру и берет у него длинную розовую гвоздику, которую осторож­но вставляет в центр букета. Для подобных случаев Катя использу­ет большие листы целлофана. Завязав букет, она охватывает его целлофаном так, что получается своего рода целлофановый бутон,  который подвязывает сверху и снизу опять же прозрачными целлофановыми ленточками. Все цветы находятся в целлофане, кроме головки  гвоздики, кокетливо покоящейся на целлофановом венчике – подвязанных концах пленки.

Жених потрясен. Великолепный букет. Он отдает Тимуру рубль за гвоздику, а Кате протягивает пятнадцать рублей, букет же стоит двенадцать. Катя возвращает три рубля на сдачу.

- Не нужно, - отмахивается рукой радостный жених, - спасибо вам большое, выручили. Не ожидал.

- Деточка, - ласково обращается к нему Катя, - не бросайся деньгами, возьми три рубля, они еще тебе в жизни пригодятся.

Покраснев, забрав деньги и еще раз поблагодарив, парень ухо­дит. Он направляется к станции метро, а его уже, откуда ни возьмись, появившиеся другие новобрачные спрашивают:

- Где купили букет? В каком месте продается?

К Кате сразу выстраивается очередь из нескольких женихов. Казалось бы, хорошо, но как ей не хочется творить сложные свадебные букеты, долго ведь. Эти же цветы и так продать можно. Поэтому Ка­тя шутит:

 - У вас невесты будут, как из инкубатора, с одинаковыми букетами.

Женихи насупились и молчат. Строгие, напряженные лица, которые мгновение назад были в улыбках.

- Эх, только бы достался такой букет, - мечтают стоящие в конце очереди.

Наличие очереди из красивых молодых людей приводит к толкучке около Катиного стола. Почему-то пожилой женщине потребовались фиолетовые ирисы именно сейчас.

- Выбирайте сами, - просит ее Катя, - и заворачивайте в целлофан.

Покупательница гримасничает, ей не хочется поработать руками. Другая, более молодая, быстро начинает перебирать ирисы.

- Я впереди, - протестует первая.

Но молодая уже выбрала пять штук и начинает заворачивать ножки в прозрачный лист.

- Самообслуживание, - повторяет Катя другим женщинам, - самообслу­живание.

Приходится и неумехе класть стебель к стеблю, завязывать пук ниткой, отрывая её конец от катушки зубами.

Наконец, не стоящие за ценой счастливые женихи разбежались, забрав из трехсот наличных кал почти сто, заодно и ирис уменьшил­ся на два десятка. Снова пауза. Можно передохнуть после очень нап­ряженной деятельности. Однако уже начался ток покупателей: подходят, смотрят, спрашивают о цене,  но впустую. Люди словно чувствуют, что продавщице не до них в данный момент, её ответы вялы, исчезла так нужная обратная связь с покупателями. Но так будет продолжаться не долго, пока снова не появятся силы. Эти новые силы можно вызвать побыстрее искусственно, если отвлечься.

- К кому бы подойти? - решает Катя и замечает Любу, направ­ляющуюся в вещевую часть рынка, своего рода закуток, образован­ный задними стенами палаток. Катя радуется, видя ее.

Симпатичная хрупкая Люба - инвалид второй группы. Ей нет еще сорока лет. Помогая матери, ее сын, четвероклассник, толкает перед собой детскую коляску. Люба торгует выкройками. Коробка с ними видна в коляске. Историю Любы Катя знает с ее слов.

Люба – бывший модельер-закройщик. Зимой случайно упала, ударилась головой, и начались её беды. Лежала в клинике, но не смогли вылечить. Часто болит голова, нарушен позвоночник, и бывают периоды, когда она ничего не помнит. К тому времени и муж, выпивоха, умер. У неё – два мальчика. Старший после второго курса техникума из-за нехватки денег пошел работать на завод. Вечером, когда возвращался, его сильно избили. Месяц уже лежит в больнице. Тоже, как у матери, головные боли.

Люба получает 48 рублей. Плача, жаловалась Кате: "Сейчас обо мне на работе никто не вспоминает, словно меня не  было".

Когда здорова, рисует шариковой ручкой выкройки на кальке. Берет за выкройку восемьдесят копеек или рубль. На кальке так­же нарисован фасон и указан размер. Делает выкройки и на заказ по изображению в журнале. Так торгует второй год. Но не зимой, только в теплые дни. Кое-кто домой к Любе за выкройками прихо­дит. Просят её и шить, но она отказывается, очень боится испор­тить вещь, поскольку материал ныне дорогой.

Хотя у Любы нет разрешения на индивидуально-трудовую деятельность, милиция её не беспокоит. Кому охота обижать инвалида?!

Особо интересен Кате младший сын Любы, деловой, хороший по­мощник матери. После дневной распродажи оставшиеся деревья, кус­тарник  - посадочный садовый материал - часто выбрасывают в му­сорные контейнеры. Любин сын отбирает. "Он перед домом целый сад насадил", - радуется за сына Люба.

Катя знает еще, что Люба с сыном после торговли на рынке собирают оставшиеся овощи. Когда Люба торгует выкройками, сын вечно что-то промышляет, мимо валяющейся картошки, если может быть использована, не пройдет: "Мама, эта картофелина, по-моему, по­дойдет, кое-что обрежем,  а, в общем, годится". Так они живут.

Катя подходит к Любе и обнимает ее за плечи.

- Любочка, как дела?

- Хорошо, Катенька.

- Ты мне выкройку сделала?

- Принесла.

Любин сын подвозит коляску, и Люба из коробки берет выкройку для Кати. Выкройка лежала сверху. Катя протягивает Любе три рубля.

- Нет еще сдачи, - сожалеет Люба.

Катя, конечно, сказала бы: "Сдачи не надо!", но Люба не поймет, обидчива. И Катя машет рукой:

- После торговли занесешь!

- Как дела? – спрашивает Катя после нескольких секунд молчания.

- Как сажа бела, - отвечает Люба. - Все без изменений. Стар­шенькому купила два апельсина. Сегодня отнесу в больницу.

Катя знает, что, наторговав, Люба обычно покупает маргарин, сало,  хлеб.

- Ну, пока, - говорит Катя, - заходи!

- Пока!

Опять можно Кате торговать. Отошла на минуту, а целая жизнь Любина прошла перед глазами. Есть на свете и более несчастные горемыки, чем Катя, жизнь тяжела, и трудись, как пчелка. Нечего поз­волять себе разные отдыхи, пока торговля бойка. Катя взбадривается, веселеет. Её чувство всепроникающе. Снова есть контакт с поку­пателем. Вот и женщина сорока пяти лет, красивая, потому что, по мнению Кати, нежно накрашенная, одетая с иголочки, а плащ-то какой, загляденье, купившая уже нарциссов штук шесть и четыре красных тюльпана, казалось бы, что тебе еще нужно, спешит к Кате.

- Сколько стоит одна кала? Мне так нужна кала!

- Возьмите, это вам! - Катя протягивает лучшую калу.

В данное мгновение Катя любит весь мир, в первую очередь женскую половину человечества. Можно быть красивой, но и несчаст­ной.

Женщина осматривает Катю с низу вверх с плохо скрытым през­рением, ненормальная что ли продавщица. Оглядывает так, что Катю пробивает невольная дрожь.

- Мне?

- Вам.

- Бесплатно?

- Бесплатно.

Покупательница безучастно берет калу и убегает, вот она и у остановки автобуса, идущего на кладбище.

- Я правильно сообразила, - думает Катя, - московская кра­савица едет на кладбище, наверное, к покойному мужу.

Но что такое? Красавица возвращается и также бегом. Что-то не так? Да все так. Москвичка чмокает Катю в щеку: "Спасибо!" Снова стремительно уносится. Как раз вовремя. Она впрыгивает в автобус, и двери захлопываются.

Узбек Миша         флегматично говорит Кате:

- Что ей стоило    и меня поцеловать? А?

Катя смеется, а бакинцы Боря и Тимур переглядываются, цокая языками.

Азербайджанец Игорь, возвышающийся на ящике около дяди Саши напротив Тиму­ра, спрыгивает с двумя прижатыми ногами на асфальт, выпрямляется и делает несколько шагов наискосок к Катиному месту:

- Ты что? 3ачем так отдаешь, дорогая? Продай дешевле. Бесплатно ничего не дается.

Катя знает Игоря как облупленного, конечно, не личную жизнь его, а поведение на рынке. Совсем еще молодой, а жестокий. Иногда покупатели очень просят выбрать цветы получше. Подобные Игорю, тогда отбирают цветы специально похуже. У них распространена поговорка: «Ничего даром не дается». Ей и следуют в делах. И такой молокосос учит Катю жизни. Смешно. Конечно, Катя может его сейчас отбрить при всех, но нет ничего хуже, чем заводить на рынке врагов. Поэтому она нейтрально, но твердо отвечает:

- Мои цветы, что хочу с ними, то творю.

Игорь пожимает плечами, как бы говоря, до чего же глупа эта баба, учишь ее, советуешь ей, а она все на своем стоит. Минуту назад он продал одному интеллигенту, с виду по крайней мере, в оч­ках, ложный букет. Игорь, как и многие азербайджанцы здесь, на Ждановском рынке, ничего не выбрасывает. Сломанные гвоздики уносит домой, если при себе нет ножа, а на следующий день торгует вставленными в заостренные стебли головками. Особенно таким способом вынуждены промышлять, когда поступление товара из Баку задерживается. И вот интелли­гент, заметив, что одна головка сама по себе отвалилась, в возбуж­дении возвращается к Игорю. Катя уже насмотрелась подобных сцен.

- Послушайте, что вы мне продали?! Она же сломанная! – начинает возмущаться  обманутый покупатель.

Если продавец знает, что в букете другие гвоздики не луч­ше, то молча дает хороший цветок или даже пытается успокоить:

- Давай, дорогой, поменяю.

Но если покупателю была передана с другими всего лишь одна сло­манная гвоздика, то Игорь темпераментно отражает атаку:

- Где сломанная? Сам ты ее сломал!

Но, покричав, как правило, меняет цветок, забирая искалеченный, еще пригодится.

Кате интересно, как Игорь поступит сейчас. То есть возникает вопрос, всего лишь одна бракованная гвоздика в букете покупателя или многие, даже все? Игорь молча меняет гвоздику.

- Так ты без товара, - определяет Катя, - оттого злишься на всех, бедненький.

Но она не жалеет Игоря, а подсмеивается над ним.

- Разве Игорь без товара? – уточняет свою мысль у Бори.

- Где-то его рефрижератор застрял.

Гвоздики из Баку ввозят в Москву не только самолетами, но и в автомобилях-холодильниках. В огромный кузов набивают короб­ки сразу несколько продавцов. По дороге в Москву часть груза сбрасывается в крупных попутных городах, но график движения и доставки строго выдерживается. Значит, случилась непредвиденная задержка, поломка, авария или еще что. Катя уже начинает жалеть Игоря. "Бедненький," - снова повторяет про себя, но теперь в сло­ве больше сожаления, а издевки совсем нет.

Катя видит направляющуюся к ней, переваливающуюся с ноги на ногу, словно уточка, маленькую немолодую женщину, бабу Галю, как та просила себя называть. Познакомились они несколько дней назад. Баба Галя живет в сорока минутах езды на электричке. Торгует весной медуницей. Привозила десять букетиков и продавала по пятьдесят копеек. Катя её в первый день знакомства спросила:

- Что же торгуете медуницей, она же внесена в красную книгу? Вас и милиция может задержать!

Катя любила эти лесные синенькие цветы.

Медуница

 

- Красота недотрогная, - думала она, - только шмель может взять нектар у нее, а мухи и даже пчелы бессильны, не доросли хоботочком.

- А что же мне делать, доченька? На что жить-то? На тридцать пять рублей ноги протянуть можно.

Кате стало жаль бабу Галю, и потому предложила: - Зачем тогда рисковать за пятьдесят копеек?! Просите рубль.

- Что ты, доченька, дорого. И боюсь.

- Ну, ладно, погуляйте, а я продам.

Катя действительно быстро продала букетики по рублю. Баба Галя не знала, как ее благодарить, получив десятку вместо обычной пятерки. И прилипла к Кате. Начала привозить уже не по де­сять букетиков, а по 30-40. Катя сама не рада. Хотя, конечно, ей не трудно, а бабе Гале обеспечена полная безопасность. Если милиционер спросит, чьи цветы в корзинке, Катя скажет: "Стояла здесь какая-то бабка, да отошла." Если даже ее поймают в момент продажи, так что. Отлучилась женщина, почему же не обслужить ее покупателя.

Баба Галя подходит улыбающаяся к Кате, кланяется, все морщинки лица ее собрались в гримасу счастья:

- Катя, здравствуй, я вот приш­ла. Ты мне поможешь?

Баба Галя встает за спиной Кати. Спустя минуту закуривает папиросы «Беломорканал».

          - Баба Галя, не люблю, когда женщины курят. Стыдно.

- Всю жизнь курю, доченька.

Не нравится Кате в бабе Гале и то, что она ухитряется почти в каждую фразу вставить мат. Все, практически все торгующие постоянно здесь, по наблюдениям Кати, ругаются матом, матюгаются, как она про себя думает, и чем моложе, тем сильнее. Причем если мат бабы Гали простодушен и вроде бы к месту, хотя какой мат в устах женщины может быть к месту, то ругань молодых раздражает. И уж Катя сама про себя начинает их же матюгать:

- Ах, ты, такая, сякая, сопли еще не протерла, а ругаешься хуже мужика!

Медуницу раскупили быстро. Нежные с опушением стебля сине-фиолетово-розовые цветочки трогают за сердце. Их хочется приоб­рести. Они - это лес, шорох опавших листьев под ногами. Кто ви­дел живую медуницу, тут же покупает букетик, а кое-кто и два, с полной решительностью. И рубль - не цена. Хотя синий, даже фио­летовый, сочинский ирис красив, а здесь для многих как бы не свой И берут медуницу. Сорок пять рублей заработала баба Галя в этот раз. И только она знает, сколько еще цветов сможет найти в чащо­бе, куда не ходят другие из-за болота, тем более, весной.

Медуница

 

Уходит баба Галя уточкой на станцию, и магазины московские ей не нужны. Такие деньги сберечь следует. Кто знает, что завтра будет. Спаси и сохрани.

Наряд милиции появляется на Ждановском рынке довольно часто, ощущается определенная регулярность, даже дежурит милицейская машина. Ходят по рынку втроем, вдвоем и по одиночке. В первую очередь проверяют торговцев розами, поскольку розы самой дорогой товар на рынке. Катя обращает внимание, что милиционеры более активны, когда работают в отрыве, поодиночке. Геннадий, так он поздоровается с азербайджанцами за руку, постоит, похохочет. Иногда того же Борю или Тимура для острастки, в пример всем сгонит с места, если не у прилавка цветы продают, но чаще милует.

Есть и принципиальные служители порядка. Кате нравится сов­сем молодой милиционер. Наверное, недавно демобилизовавшийся из армии. Он не грубит, но вежливо прогоняет без разбора всех с неположенного места, то есть предрыночного пространства. Женщины с ним скандалят, а он спокоен:

- Пишите жалобы, ваше право.

Катя не знает, как его зовут, и про себя   отличает - Молоденький! Некоторые милиционеры, как бы шутя, в открытую собирают с продав­цов цветов небольшой налог натурой. Если такой милиционер подой­дет к тому же азербайджанцу Тимуру и скажет, что нужны цветы, то Тимур соберет со всех бакинцев по цветку,  по той же гвоздике, и получится большой бесплатный букет, который сгодится и для подруги, и для дома, коли разделить. Молоденький подобные действия презирает. Когда ему пона­добятся цветы, то отберет три-четыре штуки, не более, и обязательно заплатит. Он не впадает и в малой степени в зависимость к рынку, отчего Катя им чуть ли не гордится.

Она рада видеть его сегодня на службе. Молоденький при длин­ной черной дубинке. Он пытается очистить пятачок перед рынком, тре­буя, чтобы мелкие торговцы ушли со  своими ящиками на рыночную территорию. Вначале он здоровается, а потом просит:

- Освободите, пожалуйста, проход,  иначе людям негде ходить.

Удивительно, но с ним никто не спорит. Правда, он уйдет, тут же торговля в неположенном месте восстановится в прежнем виде. А ми­лиционеру, берущему оброк натурой, будут тыкать в глаза, ты мне не указ, где хочу, там стою. Не тащить же такому продажному милиционеру каждого мелкого торговца в отделение. Он вынужден  сгонять людей со скандалом и воплями, а то и ру­кой махнет.

Азербайджанцы, как и Катя, наблюдают за действиями Молоденького. Тимур кивает Боре:

- Пришел кровопивец, не даст людям развернуться толком.

Молоденький накрыл какого-то неосторожного приезжего, торгу­ющего тюльпанами на пятачке. У того не оказалось справки на цветы. Все понимают, что попавшемуся не откупиться, ведь с Молоденьким нельзя договориться. Вот они уже оба плетутся в отделение. Там произведут обыск, опишут товар и деньги, составляя акт. Тимур и Боря, понимающе переглядываясь, скалят зубы. Они лучше Кати знают, что конфискованные тюльпаны скоро появятся на рынке, ими начнут торговать спекулянты, милиционер Гоша и его начальники постараются. А если выяснится, что цветы у задержанного точно его личные, самим выращенные, о том придет подтверждение, то за товар ему заплатят по государственной цене, проще говоря, мог бы не ехать с ним в Москву, дома бы не дешевле продал.

Катя, видя, как Тимур и Боря ухмыляются, считает, что они рады за своих, поскольку Молоденький появится снова на рынке не рань­ше, чем через час, а за час в субботу на Ждановском рынке  столько продашь, сколько в другом месте за день не случится. Словно бы обиженная за Молоденького, а, может быть, так оно и есть, Катя пытается вспом­нить что-нибудь плохое про азербайджанца Тимура. Вырос до тридцати лет, а не умеет хорошо считать. Катя смеется, вспоминая, как в конце дна Тимур иногда считает деньги и не может точно определить сумму, все ошибаясь. Тимур отвечает улыбкой на ее смех, и Катя еще силь­нее прыскает.

- Когда деньги считать научишься?

- А! Плохо учили. Не знали, что такие большие деньги считать придется.

Тимур, наверное, еще поговорил бы по душам с Катей, но к нему подходит простая пожилая женщина, слегка недоумевая, он стоит на ящике, а ведро с цветами - на асфальте.

- Почем?

- Мама, по рублю. Я вам покажу мой товар.

Он спрыгивает с ящика, садится к ведру.

- Смотри, мама, какой товар. Сколько тебе надо? Смотри, какая хорошая гвоздика. Вот эта  нравится?

- Гвоздика что-то у тебя, сынок, привялая или несвежая, - спокойно замечает русская, хорошо разбирающаяся в цветах.

- Послушай, что ты мне голову морочишь?! – взрывается темпераментный Тимур. -  Ты сама несвежая. Посмотри на себя. Не хочешь покупать, иди отсюда, не морочь го­лову.

- Эх, ты! - старая женщина отворачивается, с обидой отходит.

Катя грозит кулаком Тимуру:

- Только с молоденькими любезничаешь, а старую и оскорбить можно. Я займусь твоим воспитанием. У тебя что матери нет?! А если бы её кто так оскорбил?!

- А что я сказал? Она меня сама оскорбила, цветы мои руга­ла. У меня самые лучшие гвоздики!

-Уймись, догони и извинись!

Тимур не знает, как быть:

- Ну, даешь. За что извиняться? Не хочешь, не покупай, а цветы не ругай.

 В разговор вступает Таня, ее руки уже так устали от вяза­ния пучков редиски, что она решается передохнуть и поэтому смог­ла оценить ситуацию:

- Сейчас с Катей штаны с тебя сдерем, да вы­порем. Догони и извинись! Она сейчас плачет, небось, вся.

Тимур хочет обидеться, никто не снимет с него брюки без его желания, но упоминание о слезах неожиданно для него самого вызывает видение плачущей матери. Он хватает в ведре в воде ку­чу стеблей, сколько ухватила рука, и бежит за оскорбленной им женщиной. Капли падают на брюки, вспыхивая звездочками.

Узбек Миша признается Кате:

- Тоже мать сейчас увидел. Как она на том рынке?

И Катя в сполохе думы увидела мать. Та засучивала рукава, бу­дет Кате на орехи за Полковника: "Ты зачем Владику в отцы деда суешь? 0помнись!"

Катя двумя руками перед собой перекрестным движением прерывает наваждение.

- Отлучусь я, - просит Катю Таня, - вымоталась.

- Отлучись.

Но надо же, только Таня исчезла, как по её товар явился на­парник Молоденького. Откинув фартук с редиски и обмениваясь с Тимуром шутками, милиционер быстро заворачивает в газету шесть пучков. После его возвращения к дежурной машине Катя ругает Тимура:

- Ты зачем раздаешь Танин труд?

- Все равно он взял бы бесплатно. Я же ей пятьдесят копеек заплатил. Видишь, положил три рубля в коробочку.

За спиной Кати средних лет ростовчанка перед тем, как ис­кать место для торговли, распечатывает коробки с цветами, при­везенными на такси с вокзала. Открывает одну коробку, потом, ус­коряя размотку веревок, вторую, третью... Начинает всхлипывать. Катя подходит ближе. Почти все тюльпаны почернели. Катя возму­щается:

 - Вот тебе и проводники, забросили коробки наверх, а цветы попарились. Что делают, а?!

Ростовчанка рада сочувствию, горе ее безмерно, но деловая хватка ищет выход:

- Хоть по десять копеек-то будут брать?

- Попробуй, может, сумеешь.

Сама Катя видит, товар бросовый, попортился окончательно, тюльпан - не ирис, не калы, бутон его ножницами не подрежешь, сразу будет заметно.

Между столов начинает мелькать сотрудница рынка, собирающая деньги за места. Ей положено давать сорок копеек, но некоторые, чаще всего азербайджанцы, платят по рублю. Квитанции продавцы берут редко, но не сегодня. В субботу чаще проводятся проверки, поэтому все требуют с сотрудницы рынка  квитанции, вследствие чего дают ей не рубль, а отсчитывают ровно сорок копеек, словно сговорились. Местовщица, так на рынке зовут собирательницу денег, постепенно начинает злиться, а под конец уже звереет. Их собственно две таких на рынке, работают через день. Отсутствует как раз та, которой не жалеют переплачивать, поскольку хоть редко, но иногда проявит сочувствие и найдет свободное место, точнее, раздвинет двух продавцов. А сегодняшняя местовщица больно зла, считает, что ей все должны что-то. Поэтому, замечая, что ей платят за место по стандартной цене, другие продавцы тоже отсчитывают сорок копеек, скрывая усмешку. Будет, конечно, цирк. И представление началось.

Толстая, словно бочка, с оплывшим лицом местовщица подходит к противоположному от Кати столу и начинает орать на невозмути­мого узбека среднего возраста, имя которого на рынке Коля.

- Понаехали! Что глаза вылупил? Твой стол сейчас будем уби­рать. Он мешает проходу.

Коля невозмутимо, почти незаметно для окружающих, показывает ей десять рублей и сует в руку, словно здоровается:

- Плачу за всех. Мы остаемся.                              |

- Черт с вами, оставайтесь, коли уж встали!

Местовщица поворачивается в Катину сторону, смотрит на узбека Мишу. Она пытается понять, заплатил ли другой узбек только за свой стол или за оба стола, или только за узбеков. Ничего не может сразу сообразить и проходит мимо, чтобы гонять неприкаянных на пятачке.

Миша замечает:

- Хорошо, что не заставила нас выметать мусор из под столов.

- Не обращай  внимания, - говорит Катя, - работа у нее такая.

Тимур спрашивает Катю:

- Где можно посадить одного парня?

- С чем?

- С помидорами.

 

Помидоры

 

- Сейчас поищем.

На расстоянии трех столов, около входа на вещевую часть рынка Катя видит знакомого грузина. Катя нарочито грубо обращается к нему, играя на Тимура:

- Подвинься, здесь встанет с помидорами!

- Пусть встает, - спокойно отвечает тбилисец, он торгует цве­тами и сразу понимает, что Катя помогает ему усилить ритм торгов­ли, ведь к помидорам будут часто подходить, а цена - 10 рублей - все-таки кусается, и словно бы невольно начнут интересоваться также нарциссами.

Нарциссы

Пока бакинцы уходят за ящиками с помидорами, тбилисец инте­ресуется у Кати:

- Кто он тебе?

- Никто. Тимурин друг.

- Ему уже милиционер Гоша искал место.

Теперь Кате все ясно. Рано утром милиционер Геннадий так рьяно, чуть не отдавив ей ноги, заботился не только об азербайджанцах-старожилах, но и о продавце помидорами, то есть заранее получил заказ, а она, дура, сейчас невольно помогла Гоше, который бесспорно теперь возьмет с помидорщика полсотни рублей, если не всю сотню. Смешно и только. Ну, погодите, изверги! Все хорошие, но битые, треснутые помидоры она перед обедом у торговца отберет, все равно пропадут, и поджарит. Тетя Галя будет довольна.

Катя думает, как ей вести себя в постели с Николаем Павловичем: показать ли ему восточную страсть или северную невозмутимость. И сколько раз будут любить друг друга через слияние тел? Каждый день, раз в неделю или в месяц? Если Полковник нежен, то можно было бы и почаще. Ничего, она притрется к нему, сделает, как он захочет. Ей главное, сына бы поднять на ноги, чтобы человеком стал, а не наркоманом, пьяницей или убийцей. За такую цель все стерпеть можно.

И нужно хорошее нижнее белье ей купить, уже даже сегодня. Кружева сильно на мужской пол действуют. О выборе белья следует с Татьяной Власовой поговорить, московской перекупщицей роз. Эта женщина десятерых мужчин стоит. Отладила систему регулярного, ежедневного привоза роз из Сочи. Настолько умна и красива, что с любого получит, что захочет. Но Татьяну увидеть не легко. Сама уже здесь не торгует, а нанимает.

Появившуюся мысль Катя, как всегда, хочет быстрее реализовать. От нанятой Власовой женщины Катя узнает номер Таниного телефона. Звонит с дальнего автомата, прикрыв плотно дверь. Разговор начинает издалека:

- Таня, ты как там? Что-то тебя не видно. Не то, чтобы соскучилась, но дело есть. Замуж выхожу и хочу знать, какие сейчас трусики в моде и как их можно в Москве купить.

Власова смеется, но хочет помочь Кате, лишний хороший сочинский цветовод не помешает.

- Буду через час, - говорит Таня, - и вручу тебе свадебный подарок, гарнитур: лифчик, трусики и комбинацию. Твой размер знаю. Ты на два номера меня худее.

Катя пугается от возможной зависимости:

- Я, Танечка, заплачу и дам сверху.

- Розами расплатишься, - шутит Власова и заканчивает разговор.

Спустя минут пятьдесят Таня торжественно вручает Кате плоскую картонную коробку, на которой изображена ослепительная женщина в розовом белье.

- Поздравляю, дорогая. Наденешь эти штучки и сама станешь розой.

Поскольку они разговаривают, уединившись, отойдя от продавцов, то Катя всхлипывает:

- Ему уже за шестьдесят!

- Крепче любить станет, - успокаивает её Татьяна, - и забота у него одна будет: исполнять твои прихоти.

Потом Власова пытается объяснить Кате, что для Катиного блага ей лучше вступить в её, Танино, дело. Но Катя уже слушает в пол уха. На перекупщиков она никогда работать не станет, даже таких хороших, как Таня. Со своих цветов, которых соленым потом поливала, лучше максимальную прибыль получить, то есть продать их самой. Наконец, Власова понимает состояние Кати и прощается. Однако ясно, Катя будет ей теперь помогать, рекомендуя Таню новым еще неопытным сочинским цветоводам, погнавшимся, как и другие, за длинным рублем.

Возвращаясь на место, Катя сталкивается с землячками - таки­ми же торговками собственными калами и ирисами. Сочинцев человек пять. Она провожает их до конца рынка, к ее сожалению, к самым не­выгодным местам, да и тех на всех не хватает.

- Что же вы, подруги, решили здесь сгрудиться? У вас другие раньше рын­ки были в почете.

Женщины сильно расстроены.

- Ой, Катя, ты не представляешь, что сегодня было, что нам с утра пришлось вынести. Пристали бандиты, их называют рэкетирами.

Перебивают друг друга, пытаясь быстрее поделиться пережитым волнением.

- Подходит молодой парень, начинаю нахваливать цветы, а он распахивает куртку и показывает четыре ножа за поясом. Страх-то, какой!

- Мне стукнул рукой по столу три раза, то есть, гони, бабка, триста рублей.

- А мне два раза костяшками постучал, потребовал двести. А мо­лодой-то совсем, как суслик.

Катя морщится от брезгливости к подобным выродкам и сожа­леюще предполагает:

- Завтра и здесь появятся. Торгуйте, пока есть возможность.

-  Какая возможность?! Товар весь у нас на том рынке в холо­дильнике хранится, мы дунули оттуда с остатками, с тем, что прода­вали, а теперь возвращаться за ним придется. Страх-то, какой!

- А я не стану возвращаться, - говорит другая торговка, - пропадай все пропадом, жизнь до­роже, сегодня же уеду. А милиция никаких мер не принимает.

Кате очень и очень грустно. Получается, что из-за неумехи Горбачева жизнь становится волчьей. Наверное, нужно принять предложение Николая Павловича, с ним, конечно, не пропадешь. А что на двадцать пять лет старше, так то имеет значение, когда невесте восемнадцать-двадцать, а когда тебе тридцать пять, можно выйти замуж за любого. Потом он такой крепкий, словно скала. Здоров, как бык. А он, собственно, чем-то на быка, в самом деле, похож. Надень на быка круглую шляпу, облачи в черный костюм, поставь на задние ноги и какое-никакое, но сходство будет.

- Мой бык-бычок, бык-бычок, - поет про себя Катя и себя убежда­ет: - Быки не шутят, а прут напрямую.

За её столом Таня снова вяжет пучки редиски. Потеплело. Апрельское солнышко дарит сердцу веселье. Люди расстегивают плащи, куртки, некоторые снимают верхнюю одежду и несут в руках. Солнце теребит души Тимура и Бори. Они переминаются на ящиках с ноги на ногу. У Бори торговля идет получше, гвоздики посвежее.

Обойдя весь рынок, Тимура выбирают две сильно накрашенные по сис­тематизации Кати девицы, одна, посмелее, заводит разговор, другая прячется за её спиной.

- Гвоздики нам надо.

- Сколько нужно, дорогая?

- Штук пять подешевле.

Тимур идет напролом, девушка ему нравится:

- Я вам делаю подарок, бесплатно. Вы свободны или нет? Давай сейчас пойдем?!

- Давай лучше завтра.

- Нет сейчас!

Катю больше всего злит, что вторая невинно стоит и молчит, внимательно наблюдая, хотя, скорее всего, именно она является заводилой.

- Я не одна.

- Сейчас найдем кого-нибудь.

Боря отрицательно помахивает рукой, такие ему не нужны. Игорь колеблется, но тоже отказывается, поскольку понимает, что за Тимура будет торговать Катя, если цветами Тимура кто-то заинтересуется, а его сосед дядя Саша не стукнет ради него палец о палец. Тогда Тимур поворачивается к рынку, высматривая своих, потом свистит. На свист приходит совсем низкорослый азербайджанец.

- Катя, посмотри за цветами! - просит Тимур.

- А если свитер твой стащат?

Полчаса назад Тимур купил с рук за сто двадцать рублей сви­тер и бросил его Кате под прилавок. Но теперь ему не до него.

- Черт с ним!

- Ну и заведенный! - осуждает Катя.

Девицы, потупя глаза, уходят с парнями. Катя знает, что ребята отведут их на квартиру в ближайший дом, которую снимает Тимур. В этом же доме на первом этаже в одной из квартир сделана столовая для водителей автобусов и троллейбусов, там обедают и бакинцы, иногда приглашая Катю, но ей проще, когда в середине дня едет до­мой за товаром, там же пообедать.

Тимур будет пропадать с десяти утра до половины третьего, за это время Катя продаст его цветов на семьдесят рублей, обслуживая только самых настырных. Когда он появится, Катя, отдав деньги, начнет его ругать:

- Как же так, цветы бросил и убежал?!

- Девочка была сладкая.

У Тимура возникает великолепное настроение, и торговля его во второй половине дня пойдет бойко:

- Кому цветы? Кому в роддом, кому в дурдом? Новый закон вышел. Новый указ. На развод тоже нужны цветы.

Люди опешили, замерли, слушают, а он спустит еще цену с рубля до 60-70 копеек и только успевать будет вытаскивать гвоздики. Вот, что значит хорошее настроение, решит Катя.

Проводив главами Тимура и его  напарника, Катя замечает, как образуют около азербайджанца Игоря стайку алкаши. Стоя к нему спиной, лицом в сторону возможного появления милиции, машут рука­ми, возбуждены. Один из них  от автомата, который почти у входа в туннель, осторожно приносит стакан газированной воды. Воду расп­ределяют по стаканам, в них потом заливают одеколон. Ей уже известно, что через минуту до неё дойдет противный запах. Тьфу!

Немного погоготали    и          снова           разбегаются  торговать вымытой под уличным краном  морковью из ближайшего магазина, не известным даже им самим кустарником, выдаваемым за все, что покупатель хочет, в пределах, конечно, разумного. В общем, примитивные махинаторы. Но не хочешь, не покупай, а купил, не обижайся, а обиделся, так покричи и сразу полегчает. Кричать-то весело и легко.

- Ах, то не слива, а крыжовник, ах, укололись даже. А куда же делась слива? Но это все же слива, ведь у сливы тоже колючки есть. Это же слива, а не груша. Вы плохо знаете сливы.

Хорошо еще, если алкаш подобрал посадки, выброшенные коо­ператорами в конце дня за ненадобностью, тогда вырастет то ли груша, то ли яблоня неведомых сортов. А если выкопал деревцо сам в ближайшем леске за окружной дорогой? Тогда появится на садовом участке незадачливого покупателя клен или ольха, или бог знает что.

Даже семена, которые приносят на рынок в мешочках порядочные с виду люди, и то покупать не следует. Катя уверена точно. Ведь семена ими носятся по три-четыре года. А ту же редиску нужно сажать из семян только прошлогодних, а более поздних нельзя. Эх, люди. Вроде, умны, но не до конца что ли. Как же можно так к зародышам относиться?! Жизнь – штука серьезная, а из плохого зародыша какая же жизнь?!

Двое девятилетних мальчишек ходят между рядами и доволь­но опытно пытаются продать недельного, уже смотрящего на свет котенка.

- Кому красивый котенок за три рубля?

Примерно их лет школьник с сумкой через плечо предлага­ет:

- Давайте я его возьму. Он же вам не нужен.

- Отдадим за два рубля.

- Нет у меня таких денег!

И снова талдычит детский голос:

- Кому котенок за три рубля?

У Кати в Сочи, наверное, почти десять кошек. Обитают на плос­кой крыше, как-то быстро размножились. Любят наклонять голову с крыши и скопом шипеть на отдыхающих, те даже пугаются. Поэтому котенок Кате ни к чему.

Одни люди продают, другие покупают, в те же секунды проносятся по железнодорожной насыпи, возвышающейся над рынком, в разные стороны поезда, но никто не смотрит на них внимательно, взгляды скользят мимо. Наконец, к Москве ползет поезд с автомашинами. Свист. Молодые азербайджанцы, да и средних лет, срываются, оставляя  цветы, и бегут к месту, от которого хорошо виден движущийся состав. Стоят кучкой и тут же обсуждают цвет и марки автомашин. Вот, значит, какие машины скоро поступят в Москве в продажу. Цокают языками.

Двадцатипятилетний бакинец Юра не только сам прибежал смотреть автомашины, но еще прикатил детскую коляску с ребенком. Мать ребенка зашла в "Кулинарию", а Юра взял коляску и начал возить по рынку. Понравился ему ребенок. Мать в слезах нашла ми­лиционера, которого Катя называет Молоденьким. Крик, решительные поиски, а Юра спокойно качает коляску. Когда же Молоденький стал наседать на Юру, зачем ваял коляску, Юра рассудительно отве­тил:

- Мать-то его бросила, а я охранял.

Что ему сделаешь? А слово "олух" для Юры необидное.

Юра торгует за следующим от Кати столом. Подвижный, он то стоит на месте, то гоняется за покупательницами:

- Ух, ты, красивая, миленькая, пойдем, тебе гвоздичку продам.

Не ленится выйти из-за прилавка при виде очередной симпа­тичной женщины, пытается слегка обнять, шепчет что-то на ухо. Кричит громко дальне проходящей:

- Девушка, подойдите сюда, пожалуйста, я вас что-то спрошу. Можно у вас спросить, девушка? Смотри, какой у меня товар. Сколько тебе штук нужно?

В отличие от Тимура и Бори, даже того же Игоря, Юра свои чары использует только для поднятия цены гвоздикам. Сами же по се­бе москвички его не интересуют. "Нечистые!" - с форсом считает он.

Когда Юра так говорит, Катя начинает думать, а сама-то она чистая, и тут же понимает бессмысленность его слов, поскольку все женщины совершенно разные.

- Какой   чистюля нашелся!

Катя Юре нравится. Он не оставляет попыток как-то сбли­зиться с ней. Однако  развязность Юры по отношению к слабому полу очень противна ей. Катя удивляется, почему некоторые покупательницы расцветают, когда такой молодец низкого пошиба делает им комплименты.

Сегодня утром Юра взял у Кати ведро с ирисами и потребовал:

- Документы ваши на цветы!

- Пошел вон! - взорвалась она.

Тогда через несколько минут он снова подошел и спросил примирительно:

- Ты не обиделась?

А Сейчас Юра принес бутылку шампанского и две коробки конфет.

- Заканчивай торговать. Ты на меня больше не будешь сердиться. Я тебя не буду обижать.

- Я на тебя глупого и так не обижаюсь.

- Давай вечером встретимся, посидим, погуляем.

- У меня чадо почти такое, как ты.

- Я тебя никому не отдам, покуда будешь торговать.

Юра просит Таню:

- Скажи Кате, что я хороший. Мне не нужны московские женщины.

Катя дразнит его, ей совершенно не нравятся слащавый вид Юры и его разговоры:

- Говори, говори, на твоей улице – праздник.

Когда же появятся двое новых бакинцев с розами, разместятся около Игоря, а Катя начнет к ним осторожно присматриваться, как все другие, интересно же, чего  ждать от новичков, Юра подойдет к Кате и пригрозит:

- Будешь смотреть на них, живая с рынка не уйдешь.

Начнет стучать гвоздиками по столу. Ну, уж тогда он Кате надоест окончательно, и она заорет на него во весь голос:

- Отвали отсюда, дурак набитый, отвали!

Торг идет хорошо. Боря даже не успевает готовить цветы к продаже незаметно от покупателей. На глазах у старушки он с си­лой раскрывает замкнутую головку гвоздики, отделяет крайние ле­пестки и потом вдавливает цветок в ладонь.

- Что же ты так сильно раздираешь гвоздику?! – возмущается старая женщина. - Она долго те­перь не простоит. Этот цветок уже мертвый.

Боря смотрит на Катю и молчит. Не обидел старуху, а мог. Словами-то не обидел, а действиями потряс. Старушка отходит и плюется:

- Ироды, не бережете живое. Чего же вам нужно то?

Пришла пора и Боре неожиданно влюбиться. Против него вста­ла странная какая-то хрупкая девушка, кажущаяся Кате стебельком. Девушка ничего не просит, только взирает на него.

- Девушка, девушка, можно вас спросить, как зовут?

Девушка молчит. Её лицо бледно, а глаза черны.

- Можно провожу вас?

Она кивает и удаляется, Боря сопровождает её до остановки, что-то все время говорит на ухо и уезжает вместе с ней.

- Ну, поганцы, - злится Катя, - цветы побросали, а мне торгуй.

Игорь, Юра, другие азербайджанцы, тут же собравшись, обсуждают уход Бори, для них в происшествии есть что-то загадочное.

Боря возвращается быстро, через полчаса. Таким мрачным Катя его еще никогда не видела. Боря совсем темнеет лицом, когда его товарищи, сгрудившись около него, чтобы услышать новости, начинают над ним подшучивать:

- Ты что-то скоро успел. Такой скороспелый, да?

Боря их гонит. Он не может торговать цветами, гвоздики ва­лятся из рук. Отзывает Катю в сторону:

- Катя, ей двенадцать лет! Что делать?

- Доигрался!

- Я сейчас уеду.

- Бесполезно. Будут искать, все равно найдут. Но как ты мог?

- Не знаю. Потом понял. Вижу, все плоское. Спрашиваю, сколько лет. Двенадцать.

- Олух! А ее-то как жалко!

- Женюсь!

- Кому ты нужен?

Боря словно постарел: движения замедлились, как будто бы и засутулился. Он садится на ящик, поставленный на попа, и смотрит в никуда. Но жизнь идет, покупатели забрасывают вопросами, ему приходится отвечать, иногда он забывается, даже веселеет, но потом мысль о содеянном снова прихлопывает его душу. Боря мучается и с боязнью оглядывается по сторонам, не появится ли Оля, да не одна, а с отцом или матерью и милиционером.

Катя не знает, как к нему относиться, вот он, настоящий из­верг,  доигрался, но она-то, девочка эта, зачем пришла, и не поймешь ведь, сколько ей лет. Немилостивый случай. Иногда, глядя на Борю, особенно в те минуты, когда он становится обычным, Катя перестает ему верить, считая  трепачом. Но Боря снова пасмурен, что для него вообще не характерно, и Катя опять думает о нем плохо. Испортить жизнь девочке! Подлец! Но, может быть, жизнь у неё и так уже нарушена, и дикий поступок таит в себе что-то иное?

К Кате смело подходит девочка, примерно лет двенадцати, с ней такая же по возрасту подруга. Разительный контраст с той,  Бориной. У   подошедших  - детская одежда, все детское.

- Тетенька, вы не дадите нам несколько цветов?

- Вот возьми! - Катя протягивает подстриженные ирисы с короткой ножкой.

Но оказывается, девочка разбирается в цветах. Хныкающим голосом просит:

- Нет, нам нужны красивые, вон те.

- Знаешь, что, девочка, вон одуванчики растут у того дома, ими и играйте.

Девочки молча и осуждающе глядят на Катю, потом направляются вглубь рынка.

- Чего только не насмотришься, - нервничает Катя.

- Как там мой Владик? - пытается обрести покой.  Думает еще о Полковнике, о том, что,  наверное,  "Волги" часто крадут. Наконец, мысли её касаются москвичей.

Катя решает,  что поведение москвичей подчинено неведомым законам. Например, в какой-то день у них словно совсем нет денег. Вместо десяток и пятирублевок дают одни трояки и рубли.

- Что так мало берете?

- Извините, немножко с деньгами туговато перед зарплатой.

Тогда москвич долго ищет и возьмет страшненький, но дешевый цве­ток. Вместо красивого радующего взгляд полноценного рублевого фиолетового ириса купят обрезанные цветы по 20-30 копеек. Зачем?  Красоты-то уже нет. А цветок, он только красивый нужен. Смысл весь в красоте.

Катя в такой день переживает и бросает плохие цветы в урну. Чтобы пьяницы не продавали выброски, она отрезает головки от стеблей. Один выпивоха подходит к ней и просит:

- Не переводи добро!

- Брысь! - недовольна Катя. - Стыда нет!

Возмущается, но понимает, что не переделать ей мир, что законы этого рынка, как и любого другого, строги и жестоки.

Но уже на следующий день, бог знает отчего, может, действительно, зарплату многим выдали накануне вечером, но москвичи начинают поголовно расплачиваться за Катины цветы двадцати пятирублевками и полусотнями.  Даже сразу трудно сдачу дать, нет мелких бумажек. Значит, день дню в Москве рознь, так и живут.

Ещё случай вспоминает Катя. Давали голубые финские унитазы в хозяйственном магазине около другой станции метро. Катя, как узнала, туда и рванула. Цифру 48 на ладони поставили. Потом объявили, что начнут торговать только на следующий день. Катя пошла к метро мимо киоска "Цветы", а за ним контейнер с мусором. Был он пол­ный. Гвоздики много в киоск привезли. Её перебрали, отсортировали, а отходы: или головка цветка сильно растрепана, или ножка слиш­ком коротка - выбросили. Мусорный контейнер превратился как бы в красно-розовый холм. Даже приличные женщины стали в нем рыть­ся. Сумки надели на руки и перебирают вовсю.

Катя подбежала, еще ничего не поймет:

          - Что дают?

          Ей отвечают, не поворачиваясь:

          - Гвоздика!

Когда на рынке рассказала, вот веселье-то было.

- Нужно их к нашему контейнеру пригласить, - несколько флегма­тично сказала Таня, торгующая редиской, но все же усмехнулась.

Директор районного продовольственного рынка, находящегося у железнодорожной платформы «Новогиреево», одновременно руководит Ждановским  цветочным рынком.   

Районный рынок построили в виде просторного круглого здания на малолюдном месте, там бывает не так уж много покупателей, посколь­ку нет такого постоянного потока людей, как у станции «Ждановская». В десять-одиннадцать часов утра директор, низенький, полненький человечек, появляется на территории своего филиала. Следит за выполнением установленных правил, разбирает тяжбы и жалобы, то есть по мере сил и желания участвует в особом рыночном торговом процессе. Катя не замечает в его поведении каких-то особых отклонений, правда, и у директора бывают разные любимчики. Подчас не совсем ясно, почему он отдает предпочтение тому или иному продавцу, например, одного торговца се­мечками прогоняет на районный рынок, а другому позволяет торго­вать именно здесь.

 

Мед

 

Есть товары, которыми можно торговать только на районном базаре: мясо, творог, мед и другие продукты, требующие особой санитарной проверки, тогда как соления и свежие овощи позволяют продавать и на Ждановском рынке.

 

Мясо

 

Причем санитарный врач такие продукты не проверяет, а обежит всех торговцев после обеда, часа в четыре, соберет по шестьдесят копеек и выдаст соответствующие справки. Некогда ему, наверное.

 

Творог

 

Директор рынка на глазах Кати пытается сообразить, куда ему посадить парня с двумя мешками семечек. Наконец, он подводит его к другому продавцу, расположившемуся  вблизи рынка на пятачке, и говорит:

- Если товарищ не возражает, то становитесь рядом.

Но товарищ еще как возражает:

- Ты, какими торгуешь?

- Сырыми буду!

- Иди тогда вон туда.

Директор разводит руками, он всем хочет помочь, никого не обидеть. Но торгующему на своем месте тоже обидно, заплатил ведь, а пыта­ются конкурента подсадить, да разрешение при том спрашивают, хотя и так ясно, вместе торговать семечками - разорение одно.

Около Кати останавливается, подбоченясь, толстая неунывающая Ольга из Белореченска. Ольге крупно не повезло, тюльпаны в пути погибли, и она теперь помогает торговать розами одному абхазцу.

- У, дура, - клянет себя Ольга, - проспала, с росой сняла цветок, думала, проскочу, а он почернел, головки отвалились. Наука мне на всю жизнь.

- Не ты первая, не ты последняя, - успокаивает ее Катя, - не­давно тоже одна приехала с черными тюльпанами. Все дело в том, что нужно перебрасывать малыми партиями, но каждый день.

Снова видит Катя перед глазами сына Владика. Как он там? Ох, тяжело достается ему, пока его мамка в Москве. Ведь сыну приходится поливать растения на участке, а калы дают до трех цветков, срезал один, напои хорошо, вырастит другой цветочный стебель.

 

Калы

 

 Потом нужно Владику цветы связывать в пачки, обертывать бумагой, закладывать в мешок. На вокзал мешок, иногда два, как Катя закажет по телефону, отвезет сосед. Сосед без жены, умерла, и его две маленькие дочки, пока он на работе, проводят время у Кати. Она их и обедом накормит. Поэтому сосед рад услужить Кате, расквитаться за заботу о дочерях, не так уж трудно сильному мужчине перебросить мешок цветов на вокзал, тем более, что все проводники знакомые, а деньги для них Катя оставила.

Когда Катя говорит с Владиком по телефону, то всегда спра­шивает, как он учится. Тот отвечает: "Нормально". Но Катя не верит. Наверняка, нахватает двоек без нее. И она мучает соседа:

- Ну, ты уж последи, Степаныч, за ним. Пусть не гуляет, а си­дит дома. Я же приеду, там разберемся.

Иногда Кате на рынке надоедает, что к ней часто пристают с расспросами. Вот отчего тридцатилетний парень в голубой курт­ке подошел к ней, бабе, а не к мужику, тому же дяде Саше?

- Можно у вас спросить?

- Что?

- Не подскажете, у кого есть бутылка сухого вина? 0чень хо­чется выпить.

Хоть стой, хоть падай!

- Вон, видишь, на ящиках ребята сидят, спроси Толика.

Катя наблюдает, как долго жестикулирует со страждущим парнем компания. Они слегка навеселе. Может быть, всё уже выпили. Тогда закончит­ся тем, что уговорят парня, наобещают с короб, и он сам отправит­ся в магазин, и принесет им и себе. Да, вроде, дело идет к тому. И Катя отворачивается.

Недалеко от нее продают с рук женские сапоги, Катя издали видит, что у них красивая форма, с мехом. Хочет пойти посмотреть.

- Катя, не надо! – говорит Боря. – Резина.

Вообще бакинцы выручают ее в вопросе качества продавае­мых на рынке вещей и продуктов, она прислушивается к их мне­нию. Хотела купить большую банку ветчины за 45 рублей, но свист­нули и помахали рукой, дескать, не бери, дорого. Она же выручает их тем, что забирает забытые ими под прилавком вещи: обувь, одежду, чаще рулончики целлофана для заворачивания цветов. Под­час что-то и пропадает:

- Я же не видела, вы не предупреждали.

Знать, что твой постоянный сосед честный человек, на рынке большое дело. Для выяснения данного вопроса легко рискуют, да­вая деньги на размен крупных ассигнаций покупателей. Но поверив, доверяют бесповоротно.

Катя думает, не ваять ли горсть семечек, торгуют ими до се­редины июля в основном мужчины из Закарпатья. Где семечки,  там мусор, продавец лузгает и окружающие. Катя берет горсть, а москвич­ка ругает продавца.

- И так у тебя мал стаканчик, а  ты его еще под­точил.

- Где твоя жена? – спрашивает украинца Катя.

- Она на другом рынке торгует.

Катя вдруг словно засыпает на ходу, догадывается, вот почему взя­ла семечки, устала уже, но полбитвы по ее подсчетам выдержала. Ничего, тетя Галя еще дней десять перетерпит, а потом пусть при­езжает к Кате в Сочи хоть на весь отпуск, не жалко.

Катя по пути видит, как на запретном пятачке пожилой мужчина с орденскими планками торгует последним букетом.

- Мне на кладбище, - говорит женщина его лет.

- Отдам дешево, по двадцать копеек.

Отдает бумажный пакет, из которого выглядывают головки цве­тов, и исчезает в толпе. Женщине нужен еще белый цветок калы. Они вместе подходят к Катиным калам, и Катя выбирает на свой вкус лучшую. Разворачивают бумагу купленного женщиной букета, чтобы вставить туда калу, но все головки мелких гвоздик рассыпаются, на бумаге - одни головки без стеблей. Женщина всхлипывает. Катя дарит ей связку ирисов. Этот ирод сделал кулек, да, не утруждая себя, набросал в него головки, слегка подправив.

- Увижу коли его, - решает Катя, - выскажу все.

Девица лет шестнадцати в красном плаще и с красным бантом, румянец во все щеки, встала напротив старого азербайджанца, торгующего гвоздиками около дяди Саши, и молчит.

- Что тебе?

- Жарко!

Дед наливает ей полстаканчика "Байкала":

- Пей!

- Не хочу!

Его сын, старше девицы вдвое, взрывается:

- Уходи, не отвлекай деда, ему работать надо. Пожилой бакинец успокаивает сына:

- Не надо, не надо, не гони, мы с ней побеседуем.

Но молодой дожимает девицу:

- Иди, иди!

Наконец, прогоняет.

Дед, шаркая обувью, обходит стол Кати и берет ее за талию. Катя легко отталкивает его:

- Тебе легче стало?

- Хороший ты человек.

Дядя Саша похохатывает. Жизнь весела, оттого и торговля идет весело. Ему уже следует ехать на машине за новой партией цветов. Он снял комнату в ближайшей подмосковной деревне и все цветы аккуратно сложил в подполе. Им там хорошо, цветам-то. Дядя Саша трет руками по груди до появления жара. Право, хорошо!

- Хочешь прокатиться? - спрашивает он Катю. Ему ехать можно и мимо Катиного дома, не велик крюк, она соглас­на, но просит:

- Давай чуть-чуть обождем, пока Тимур появится.

- А Таня, Миша, Боря на что? Мой товар вышел и твой к концу. Поехали?! А Тимур до вечера не придет.

Катя соглашается.

Несколько минут в пути и дома. Никого нет. Она принесла пакет побитых томатов, а также черемшу, укроп, петрушку.

Первым делом  раздевается и принимает душ. Потом меряет подаренное ей Власовой женское белье. Все оказывается в меру. Сама себе начинает нравиться. Показывает своему красивому изображению в зеркале язык.

Потом, переодевшись, быстро очищает помидоры и ставит вариться на короткое время, чтобы не пропали. Отбирает на балконе калы и ирисы, заполняет ими мешок. За будни к субботе цветы скопились. Затем ест первое - борщ, который сама же приготовила накануне, на второе – сало с черемшей. Кусок сала с хлебом откладывает, чтобы  взять с собой.  На двадцать минут ложится на раскладушку. Мять хозяйские постели не хочет.  На рынок едет уже не в сапогах, а в старых удобных туфлях. Потеплело. 

Не успела Катя разместиться за прилавком, как к ней обратился восьмилетний мальчик в школьной форме:

- Вы мне один рубль не дадите?

- Зачем тебе деньги?

- Хочу купить семечек.

Катя дает ему тридцать копеек, столько стоит стакан семечек. Не берет:

 - Не, мне рубль нужен.

- Гуляй, иди!

Полный самоуважения удаляется.

- Что же за такие дети в Москве? - размышляет Катя. - Что ему было нужно?

Или вон, смотри, такой же, ну чуть постарше, лет десяти, под­ходит к торговцу помидорами и спрашивает:

- Почем?

- Десять рублей кило.

- Значит, попробовать можно.

Берет, отчаянный малый, помидор и уходит. Так берет, словно одолжение делает, азербайджанец даже не успевает возмутиться, хотя и горяч.

К Игорю приближается проходящая мимо молодая девушка, нак­рашенная, в брюках, с аппетитом жующая огурец. Азербайджанец Игорь не выдерживает: "Ух, какая!" Девушка тут же стала поводить плечами. Сцена интересная. Многие с удовольствием наблю­дают. Игорь неожиданно зло ставит точку:

- Что на кислое потянуло? А мы таких не берем!

Девушку ударило в краску.

Пожилая прохожая радуется:

- Вот как он ее! Правильно! А то расфуфырилась!

Соседка Кати Таня не смотрит на людей, творит пучки, уткнув­шись носом в редиску, умница, не зря старалась, почти все к двум часам продала, мало осталось, на полчаса-час работы. Разводит ру­ками, выпячивая грудь, и спрашивает Катю:

- Как мне быть? Редиски дома уже мало. А есть теперь зелень: укроп, петрушка, кинза.

- Давно нужно было скомандовать, пусть быстрей присылают, а то Москва не сегодня-завтра сама себя зеленью завалит.

Надя появляется всегда неожиданно. Наверное, потому, что вначале обойдет рынок по внешнему периметру, определяя, где нахо­дятся милиционеры, а потом резво подходит к лоткам. Как правило, она не одна,  а с семьей - мужем и двумя дочками: старшей - четыр­надцать лет, младшей - восемь. Если с мужем, то он встает в сторонке от Нади, метрах в двадцати, чтобы предупредить ее о приближе­нии милиционера. Тогда он или крикнет: "Надя!", или подбежит.

 

Роза

Данная предосторожность необходима, потому что Надя торгу­ет без справки. Она приносит десяток, порой два, три, великолепных крупных роз на длинной ножке в семьдесят сантиметров и продает по четыре рубля. Катя подозревает, что Надя добывает их в ближай­шей оранжерее, но как, неизвестно. Коммерческая тайна. Наде при­мерно сорок лет. Она еще красива, но красота быстро увядающая. Опытный взгляд поймет, что эта прилично одетая женщина выпивает, а нюху и не нужно быть опытному, что бы  вблизи почувство­вать перегар.

- Но муж-то не пьет, - размышляет Катя. – Почему терпит?

Таких прелестных роз на рынке мало. А, наверное, вообще нет. Можно смело торговать ими по пять рублей, но Надя не рискует. Она все время озирается по сторонам. Быстрее бы продать. Если у азербайджанцев Тимура, Бори, Игоря или у их приятелей дело успешно двигается, настроение бодрое, то кто-то сразу заберет все Надины розы по три рубля.

Иногда Надя, когда милиции вообще нет, отваживается ходить вблизи метро с букетом:

- Кому нужны розы? Покупайте розы! Таких нет на рынке. Других не найдете.

Возьмут три-четыре розы, и снова ходит. Если милиция на рынке Надя, как правило, старается встать около Кати.

- Ой, здравствуйте. А я думала, около кого встать. Я поставлю с краешку, пусть постоят.

Надя не выращивает цветы сама и особенностей их не знает. В добрую минуту Катя ее поучает:

- У розы для привлекательности нужно отрывать два, три нижних лепестка.

Надя не понимает:

- Зачем?

- Ну, зачем женщины брови щиплют? Для красоты! Так что снимай рубашку с розы, снимай!

Муж Нади - хороший человек. Со слов Нади, собирает цветные телевизоры. Всегда с дипломатом. А дочек Надя в руках не дер­жит. Хуже нет, когда мать пьет. Но она валит все на мужа:

- Муж совсем разбаловал девочек. Сейчас купит им два торта.

Девочки же бродят одни по рынку.    Им со всеми интересно, да и их все знают. Тимур и другие молодые ребята дают им деньги, иногда десять, двадцать копеек, иногда рубль.

- На тебе на мороженое и конфеты!

Старшую уже, шутя, щупают, и младшую подчас.

- Девушка, моя ты хорошая, моя ты сладенькая.

- Пошел вон! Отвали!

Надя ничего этого не хочет замечать.

Дочки грубы с ней. Живет семья в ближайшем подмосковном городке. А отчего не дерзить дочерям матери, если иногда Надя посылает их купить государственные розы, когда у неё что-то не ладится с оранжереей. Тогда без цветов нервничает, ожидая дочерей. Когда же на Ждановском рынке в госпалатке «Цветы» появляются розы, совсем плохо Наде. Можно было бы после её закрытия розами торговать, но вечером промышлять Надя опасается.

- Загубит девок? -  уверена Катя. - А как жаль, симпатичные, умные они.

В те минуты убить Надю Катя готова, но, как говорится, руки коротки. Увещать же Надю бесполезно, каждый теперь живет, как хо­чет. Оттого Надя навеселе в любой день.

Катя оставила все деньги, заработанные до обеда, дома, но вот продают джинсы за шестьдесят рублей, как раз то, что надо Владику, и она просит в долг у Бори. Тот дает, дает тут же еще в долг сорок рублей на черные высокие зимние ботинки для самой Кати. Поскольку Боря не противится, Катя считает, что он одобряет её покупки, то есть переплата относительно небольшая, а товар не так уж плох.

Бабка из Сухуми беседует с Катей, говорит, что будет ждать, пока для её цветов освободится где-нибудь место. Её согнали рэке­тиры с другого рынка, а на Ждановской бандитов нет. Катя ее успокаивает, сама в то же время все больше волнуясь.

Недалеко от Кати, не на рынке, а на предрыночной площадке, мужчина с утра торговал луком по сорок копеек за пучок. Ему во вторую смену на работу, за него осталась жена. Ей быстро становится скучно. Кричит Кате:

- Землячка, иди сюда. Слушай, давай выпьем.

 Достает бутылку из под «Тархуна», в ней водки - 150 грамм. На ко­ленях на бумажке - кусочки колбасы и хлеба, лук берет с ящика, вытаскивает из сумки завернутую в школьный тетрадный листок рюм­ку. Водки, видимо, ровно на две стопки. Катя отказывается, но благо­дарит. Женщина выпивает полрюмки.

- Хорошо-то как. Четыре ящика распродали. Осталось чуть-чуть. Скоро фартук сниму.

Видит, что торгующая рядом грибами внимательно глядит на нее.

- Что вы, женщина, на меня так осуждающе смотрите?

Та молча отворачивается.

- Ладно, - соглашается Катя, - налей на донышко.

Крякает. На вроде бы осуждающий взгляд продавщицы грибов замечает:

- Когда пьют мужчины, то спрашивают: "Будешь?" - "Нет!" - Тогда говорят: "Ты ничего не видела!" Так что ты ничего не видела!

- Да я что? Думала, может, угостить вас грибками, а только банки закатаны.

- Вот спасибо на добром слове!

Снова Катя торгует. Хорошо, хоть Тимур объявился. Теперь ду­мает она о своей тете Гале. Зачем та изводит Катю разговорами о предстоящих декларациях?

- Наторгуешь, скажем, за год на десять тысяч, - рассуждает те­тя Галя, - занесешь всю сумму в декларацию и уплатишь налог в четыре с половиной тысячи.

- Грабеж! – возмущается Катя.

- Не грабеж, а государственная финансовая политика, регули­рование доходов.

Мысли Кати прерываются неожиданно увиденным воровством среди бела дня. Четыре продавщицы от кооператива заговорились. Видимо, им есть о чем поболтать. Торгуют, стоя за отдельным столом, расположенным в стороне, у острия палаточного угольника. На сто­ле ведра с цветами, также розы в связках лежат на прилавке. Мужчина среднего роста и возраста и с какой-то усредненной внеш­ностью, проходя мимо, сует связку роз под руку. Катя кричит:

- Девчонки! Девчонки!

Те не слышат. Тогда Катя бросает Танину редиску в одну из них. Редиска отскакивает от головы. Пострадавшая грозит Кате кулаком, готова прозвучать ругань, но Катя успевает показать на прилавок. Только сейчас продавщицы замечают отсутствие пачки ров. Катя ру­кой показывает на вора. Хотя он переместил цветы к груди, однако, заметно, что руки его что-то удерживают, поскольку сзади видны одни локти.

Две девчонки молча настигают его почти у входа в туннель, бьют кулаками по спине. Он легко отдает цветы, хохочет:

- Кулемы, кулемы, попугать, что ли нельзя?!

Продавщицы, красные, бешеные, но уже успокаивающиеся, подходят к Кате.

- Вот так, подруга. 25 роз, 75 рублей. Сволочь он.

- Он бы их по четыре рубля продал, - прикидывает Катя. - Уж вы будьте повнимательней.

Произошедший эпизод наводит мысль Кати на другие случаи воровства на рынке. У продавцов воруют деньги, сумки, а у бакинца Тимура вчера утащили даже бушлат. Он не умеет правильно в Москве одеваться, то в холод в одном пиджачке прискачет, то слишком тепло оденется, приходится раздеваться.

Ташкентец-узбек Миша, сосед Кати, формируя пучки укропа, откладывал в сторону короткие стебли и оторвавшиеся веточки. Набралась го­рочка отходов. Он завернул их в бумагу и вытряхнул в мусорный контейнер. Мусор уже вывезли, остатки укропа упали почти на самое дно.

Завсегдатаи Ждановского рынка  Валя и Зина, подруги, пошатываясь, подошли к ящику. Валя, которая на десять лет моложе Зины, имеет к сорока годам сильно обрюзгшее лицо, особенно щеки, правда, со следами преж­ней красоты. Глаза она подкрасила черным карандашом, доведя жирные линии до висков. Валя, как главная в паре, подбоченилась:

- Полезай, подруга моя!

- Ты меня не посылай туда, пожалуйста!

- Но я сама не могу, у меня пальто выходное.

- У меня тоже выходное.

- Но у тебя темное, а у меня светлое.

Зина, сраженная Валиным доводом, тут же перегнулась в ящик, но до зелени не дотягивается.

- Подержи меня.

Однако Валя не может удержать Зину, и та оказывается в баке. Сбегаются любопытные.

- Помогите опрокинуть бак! - командует Валя.

- Не надо! - кричит Зина. - Лучше вытащите меня отсюда.

- Если опрокинуть бак, - объясняет Тимур, - мусор тоже высыплется, придется собирать.

- А я имею право сыпать мусор, - утверждает Валя, наклоняя контейнер. Зина смещается и, навалившись на стенку, своей тяжестью, даже не желая того, помогает Вале опрокинуть мусорный ящик. Зина визжит. Валя помогает ей подняться, отряхивает. Затем приносит бумагу, а Зина собирает в нее зелень. Наконец находят неказистый ящик и пле­тутся с ним к входу в метро.

- Продадут ведь все, - констатирует Катя.

Если Миша торговал по тридцать копеек за пучок, то Валя и Зи­на умудряются торговать аж по сорок копеек. И берут. Хорошо покупа­ют москвичи пучки укропа у захмелевших подруг, прибаутки которых солены и хлестки. А когда Зина схватила за борт плаща очкарика, то быть бы беде, если бы очкарик не оказался тихим человеком. Он извинился и купил пучок.

- Ему жена вломит, - предположила Валя, - если, конечно, умная.

- У таких умных жен не случается, - ответила Зина. – Эх, замуж хочу. Где мои семнадцать лет?

- Уже три раза сплыли, - подсчитала Валя.

- А ты не считай! – обозлилась Зина. – Лучше без мужа, чем с таким, как у тебя, алкоголиком.

Валя саданула в сухое костистое лицо Зины, и та тут же успо­коилась, потому что деньги за укроп Валя предусмотрительно кла­ла в свой карман.

Нет еще трех часов, а Таня полностью расторговалась редиской. Встает, зевает с удовольствием во весь рот. Начинает собирать вещи. Просит Катю:

- Займи мне завтра место, пятерку дам.

Катя обижается:

- Неделю тебе занимала, ты не платила. А сейчас что? В чем дело?

Таня и сама не рада, что так сказала.

На освободившееся место перемещается Тимур, хотя Катя, конеч­но, предпочла бы посадить около себя кого-либо из торговцев ово­щами. Но не случается худа без добра. Катя едва не забыла о пред­стоящих на рынке поминках, ее приглашают, и теперь уже она перепо­ручает Тимуру свои цветы.

Умер один на постоянных подмосковных торговцев луком. Его все здесь знали. Вдова решила помянуть мужа там, где ему было не так уж плохо, на Ждановском рынке. В самом конце рынка стол застелили газе­тами. Разложили колбасу, редиску, хлеб и, конечно, отборный лук. Прош­ло сорок дней, как не стало человека. Не видела его Катя в этом году. Но вдова помнит их общение по прошлому году.

- Он тебя уважал, - говорит она.

Катя пробует домашнюю настойку. Вкусно. Легко на поминках, сердце отдыхает, все там будут, но работать-то надо.

Руки собирают букеты, завязывают их в целлофан, а язык отвечает на вопросы о цене, то есть голова вроде бы здесь, а мысли в дру­гом месте. Катя вспоминает, что забыла заехать в поликлинику к тете Гале, снять электрокардиограмму. Может, к лучшему, в понедель­ник с торговлей станет полегче, тогда проверится. Конечно, как считает медсестра тетя Галя, с сердцем не шутят, но за несколько дней ничего не случится. Наверное, не нужно было сегодня пробо­вать водку и домашнее вино, хотя употребила самую малость, но сердце  побаливает.

Подходит Катиных лет пьяный, не настолько, чтобы было очень заметно со стороны, но опытному взгляду видно.

- Дай цветок!

- Не мешай!

- Ну, укроп.

- А ты со мной делился, когда пил?!

- Не делился, но такую увез бы на край света. Даже зубы себе вставил бы золотые.

- А что я с тобой стану делать на краю света?

- Что-нибудь придумаем.

Катя манит рукой бакинца Юру. Юра тут как тут, рад.

- Твой соперник! - признается Катя для смеха Юре.

- Серьезно? Давай его потрогаю.

- Что ты ко мне пристал? - возмущается пьяненький мужичок. Но Юра, шепча на ухо и обнимая, куда-то его уводит.

Узбек Миша заслушался Катиным разговором и чуть не упустил воровку. Шестидесятилетняя женщина, хорошо одетая, низкая, полная, показывает на связку петрушки, которую Миша продает по двадцать копеек, и просит:

- Дайте половину.

- Женщина, возьмите за десять копеек весь пучок.

Она положила на прилавок гривенник, а под сумкой, свисающей с руки, захватила второй пучок. Миша краем глаза увидел.

- Женщина, вам не стыдно?

- Извините, пожалуйста.

По ряду идет в красном пальто нараспашку и черном берете высокая девушка. Низкий азербайджанец, именно с которым Тимур отлучался, догоняет её и берет за талию. Она смотрит на него сверху и громко говорит:

- Ты или ниже опустись и что-нибудь сделай, или выше подымись и что-нибудь скажи.

Гомерический хохот кругом. Катя от удовольствия даже три раза хлопает в ладоши. Молодец, девка. Побольше бы таких. Даже груст­ный Боря прыскает.

Клубника

 

А рядом, на краю пятачка - более серьезный разговор. Широкоплечий двадцатилетний парень торгует кустами смородины и клубники. Кустики смородины доходят в цене до восьми рублей,   клубники - до трех. Женщина в летах осуждает его:

- Такой молодой, а торчишь здесь.

- У тебя голова не варит, бабка. Всю жизнь ты отдала за сто рублей пенсии. А теперь тебе цветов не на что купить и не поесть, как следует.

Женщина спокойно ждет дальнейшего развития его мыслей, ей,  наверное, даже занятно.

- Вначале деньги буду складировать, - выкоблучивается парень, - а потом пенсию заработаю.

Очередной пьяница пытается продать Кате шерстяной женский костюм. Молния вшита в юбку совершенно неаккуратно и другого цвета.

- Дай на одеколон.

- Пожалел бы жену. Наверное, последнюю ее вещь забрал.

- Не твое дело!

- Иди, все равно не куплю.

- У, ..., - матерится пьяный.

          Катя слегка отпрянула от него, хоть стоит через стол, а неизвестная девочка, уже час переминающаяся с ноги на ногу за её спиной, прижалась к Кате, оттого Катя посмотрела на неё более внимательно. В самом начале появления девочки, ей примерно лет десять, Катя предложила: «Крути мне букеты, если свободна». Но та отказалась. А теперь Катя видит у себя под ногами бумажный рубль. Оказывается, правый карман её фартука подрезан у основания, и все деньги, которые клались туда, падали на землю. Хорошо хоть, что более крупные ассигнации сразу засовывала в большой кошелек, отправляемый каждый раз в другой карман. Катя берет девочку за руку, и последняя спокойно, без всяких эмоций, отдает назад двадцать восемь рублей:  рубли, трояки, пятерки.

- Тебе сколько лет, девочка?

- Мне десять лет.

- А зачем же так?!                                   

- Простите, я только собирала.

Значит, каждый раз, когда бумажка падала на асфальт, девоч­ка прижималась к Кате, та невольно смещалась вперед, и  незаметно собирались деньги.

Девочка уходит. Дешевое пальтишко, школьные колготки. Катя хочет позвать её. Какая у неё там жизнь, у этой белобрысонькой, умница ведь. Да не с руки. Но какое-то чувство общности у Кати остается, словно бы едины они в чем-то, ну, хотя бы простояли друг около друга больше часа, зачем же теперь покидать-то, не поговорив. И Катя чувствует еще, что этот ребенок сильнее её, жестче. Кем станет? Пусть судьба у неё будет счастливой.

Катя определенно знает, что на рынке между людьми легко возникают разные привязанности, которые могут и окрепнуть. Так потому, что здесь существенно легче общаться. Купля-продажа способствует быстрому формированию мнения о человеке. На рынке также выясняются совершенно неожиданные черты характера, о кото­рых в себе человек и не подозревал. Все проявляется через поступ­ки, но порой нельзя объяснить, почему свершилось так, а не иначе.

К Кате, вяжущей букет и смотрящей на прилавок, подходит мужчина:

- Почем цветы?

- Три калы за пять рублей, - отвечает она, не обращая на очередного покупателя особого внимания. Мужчина же молчит и не отходит. Тогда Катя более тщательно вглядывается в него. Сорок лет. Красив. Ухожен. Тут же Катя присваивает ему кличку «Чистоплюй».

- Вы меня не помните, два года назад вместе торговали цветами? По субботам. Стояли не здесь, а у метро. Мы даже договаривались.

Катя знает, что подобное не могло произойти, поскольку два года назад в Москву она не приезжала. Но не спорить же с Чисто­плюем?!

- О чем договаривались? – спрашивает она.

- О том, что будем торговать по субботам вместе.

- Смешно! Впервые вас вижу.

- Вы будете появляться на рынке в следующие дни?

- Буду появляться, если вы станете покупать мои цветы.

- Ну, вот ирисы, почем?

- По рублю.

- А если дешевле?

- По восемьдесят копеек.

- По восемьдесят копеек возьму. Дайте три штуки.

Протягивает три рубля. Катя кладет на стол мелочь - сдачу. Но муж­чина монетами неожиданно пренебрегает, отмахиваясь рукой. Он гнет свою линию.

- Вы завтра здесь появитесь?

Узбек Миша, внимательно прислушивающийся к разговору, приходит Кате на выручку:

- Не приставайте к моей родственнице!

- Она сестра вашей жены? - переключается покупатель на Мишу, так диаметрально противоположны внешне два продавца.

Катя и Миша смеются вовсю, даже вытирают глаза. Чистоплюй с важностью удаляется, стать его стала еще прямее.

- За твои глаза к тебе пристают! - говорит Миша.

- Все оттого, что цветами торгую...

У Кати устали ноги. Положила в деревянный ящик две картонки, верхняя чистая, встала на неё в чулках, а туфли поставила сзади. Торговать стало легче. Тут же забыла про туфли. Проходящая старушка попыталась ненароком их прихватить, но Боря уследил:

- Ты зачем берешь?! Поставь! Поставь!

Снова Катя надела туфли. Зачем бабке старье такое, ведь их не продать? Наверное, на всякий случай берет, может, себе или доброй под­руге.

Эти бабки особенно тянут рулончики целлофана, а потом его же продают. Воруют по мелочи. Человек встал с ящика, а сядет на землю, ящик же реализуют другому торговцу. Некоторые накрывают ящики тряпкой. Не помогает. Тряпка лежит, ящика нет. Катя не любит подоб­ных бабок, глазки у них словно бы бегающие, не жди от них добра, одним словом - крысы.

Катя пытается отбросить мысль о красах, но не успевает, а по­том и не может, в доли секунды память высветила все, связанное с крысами. Когда под Сочи появилась в первый раз перед домом второ­го мужа Петра, то удивилась, что поверхность забетонированной пло­щадки слегка колебалась. Уж не землетрясение ли? Катя закрыла гла­за, снова открыла. Серо-белый бетон действительно вибрировал.

- Что это?

Крысы

 

- Крысы, - спокойно ответил Петр, - прорыли ходы под бетонной подушкой и бегают по ним.

Катя вздохнула, ничего ведь не скажешь, но спустя несколько дней достала нужное средство, с одного из краев участка отрыла ходы и начала заливать их ядовитой жидкостью. Крысы выскакивали с противоположной стороны бетонной площадки и перебегали к со­седям. Петр стоял посредине и взирал на происходящее. Последние крысы обладали совсем замедленной реакцией. Одна из них, самая большая, наверное, царица, вместо того, чтобы дать деру, медленно засеменила к Петру.

 

Крыса - Царица

 

 От ненависти, что он, мужик, не соизволил про­вести акцию до приезда Кати, злой как черт, он со всей силой уда­рил ногой царицу в бок. Пища, она отлетела на два-три шага и сно­ва направилась к Петру. Он опять подбросил ее ударом, а потом подбежал и стал топтать. Кате казалось, что другие крысы, прячущиеся на соседнем участке, поворачивали назад головы, смотрели  на убиение царицы и тоже попискивали, словно оплакивая её.

К Тимуру подходит подъехавший на "Жигулях" седой пожилой бакинец. Из их разговора Катя узнает, что торгующий невдалеке помидорами другой азербайджанец распродает вовсе не свой товар. Именно седой мужчина привез в Москву двести ящиков помидоров по 25 килограммов в каждом. Торговля помидорами, которые были распределены по двум рынкам: в основном - на районном, на Ждановском - меньшая часть, близка к завершению. Довольный бакинец разговорился.

 

 

- Что же без жены путешествуете? – интересуется Катя.

- Наши женщины сидят дома. А я объездил весь Союз. Погулял и посмотрел. А дом у меня какой! Длиной сорок метров, шириной двадцать, две веранды: летняя и зимняя. Баня есть, за шесть тысяч построил.

          - А дети?

- Два сына. Старший разбил машину тут же, как я купил. Продал на металлолом за четыре тысячи рублей.

- Кто же взял?     

- Мастер. Затем я купил "Волгу".

          - А младший?

- А младший женится после 1 мая. Потому собираю деньги.

Пока Катя беседует со старым бакинцем, Тимур встречает элегантно одетую женщину и подводит её для разговора.

          - Это ему я должна сдать квартиру?

- Сколько возьмешь? - невозмутимо спрашивает пожилой бакинец.

- Двести рублей.

- Хорошо, беру. Квартира рядом?

          - Да.

- С кем живешь?

- Одна. Сын женился.

- Тогда бери с обслуживанием.                         

- А тебе еще надо? Разве ты еще способен?

- Жди, вечером Тимур приведет.

          Тимур провожает хозяйку квартиры, по пути набирает ей в пакет ровно два килограмма помидор бесплатно.

Директор рынка в шестнадцать часов устраивает за рынком, его вещевой частью, собрание недовольных продавцов. Хочет коллективно обсудить жалобы. Низенький, поэтому встает, как молодые бакинцы, на ящик. Старожилы особенно возмущаются, что после дождя приходится стоять в воде.

- Все будет, - успокаивает директор, - начнем расширять здесь рынок, сделаем навесы.

          Мероприятие быстро заканчивается, все довольны, особенно директор. Катя считает, что зря ходила на собрание, дядя Саша уговорил.

- Начальство нужно знать в лицо и общаться с ним, - сообщил он ей свое кредо, - мало ли что, а к пониманию ведут в основном маленькие шажки.

Перекупщики -  особый тип торговцев. Не выращивая цветы са­ми, они закупают их по более низкой цене, чем продают. Выгодно ку­пить цветы на месте, где они произрастают, большой партией, оптом и доставить для перепродажи в Москву. В этом случае разность цен, создающая наживу, возрастает. Типичный перекупщик - дядя Саша. Как все средние перекупщики, то есть промышляющие самостоятель­но, поодиночке, он тщательно скрывает свое занятие и постоянно бьет себя в грудь, доказывая, что теплица его дает достаточный ему урожай.

Привозить не свои цветы издалека – рискованное занятие, даже когда они закупаются на корню. Производителю цветов все равно тогда, как они доедут к месту продажи, и он снимает их в удобное для себя время, нарушая особые секреты сохранности цветов, например, собирает урожай при той же росе. И цветы тогда в пути портятся.

Но есть перекупщики, живущие в Москве. К таким относится не только Татьяна Власова, легко подарившая со своих больших денег Кате женский гарнитур, но и  Людмила Ивановна. Даже если человек после первого знакомства называет её, как принято на рынке, по имени, Люсей, то затем все равно начинает величать по имени-отчеству. Не последнюю роль в том играют её культурная вежливая речь и ухоженность лица и рук. Людмиле Ивановне сорок пять лет. Она красива по-особому, так, что мужчинам кажется очень красивой, но женский взгляд мужское «очень» отнесет к достаточно умелому макияжу.

Быстро находя общий язык с продавцами, Людмила Ивановна перекупает крупные партии цветов: несколько сотен или тысяч. Кроме того, она умеет делать красивые букеты, тоже своего рода талант. Умелый продавец, если он не новичок, всегда отличит свой букет от чужого. Одни и те же цветы не только складываются по-разному, но и заворачиваются в целлофан различным образом, даже завязки индивидуальны.

У Людмилы Ивановны букет получается лучше всех. То она использует не бесцветный целлофан, как постоянно другие, а какого-то прозрачно-черного оттенка, что усиливает красоту белых кал, то заворачивает розовые гвоздики в розовую же пленку. В общем, в состоянии подать товар не только лицом, но и показать его неизвестные еще покупателю свойства. Среди людей она ходит непринужденно, не сидит на месте:

 

 

Гвоздики

 

- Купите, пожалуйста, эти цветы. Подержите в руках. Видите, как они идут вам. С ними вы еще более прелестны.

Уговорит любого.

А сейчас Людмила Ивановна льнет к Кате и не только из-за того, что может всегда оставить около неё коробку с цветами. Катя, как опытный цветовод, передает ей крупицы истины, советы, которые ни от кого другого не узнать.

- Катенька, купила гвоздики, а они не хотят распускаться. Что же мне их по варварски открывать, как твои соседи?!

- А ты добавь дома на ночь ложку сахара на букет, а утром подержи над теплой водой.

В отличие от Людмилы Ивановны Татьяна Власова, которой тридцать лет, является уже крупным дельцом. Татьяна скупает цветы на месте их произрастания, как правило, в Сочи и Сухуми. Она не боится, что её подведут. Сразу расстается с таким недобросовестным производителем и находит нового. При таком большом потоке цветов она нанимает в Москве сразу нескольких продавцов.

- Мне бы твое высшее образование экономиста, - говорит Катя Тане, - и я бы не цветами торговала, а банк бы создала.

- Еще создам, - смеется в ответ Таня. – Но для этого первоначальный капитал нужен. Его мне дадут цветы. 

Мелкие перекупщики называются помощниками. Они всегда под рукой. Помощник получает букет и в толпе около метро продает. Потом приходит за следующим. К Боре подходит сорокалетний Вася в открытом бушлате и рубашке нараспашку, так что видна часть майки.

- Давай, друг, помогу продать!

- Давай.

- Сколько мне перепадет с букета?

- Рубль твой, остальное мое. Продавай за четыре. Двинул Вася в народ, кто-то его пожалеет, а кто-то и побоится не купить.

Помощникам, как правило, особенно таким, как Вася, дают в оп­ределенной мере отходы: укороченные гвоздики. Бегая возле киосков, помощники относительно быстро реализуют товар, ведь многие торопятся, покупают и несутся к троллейбусу.

- Купите букет, совсем не дорого, - как правило, обращаются к потенциальным покупателям помощники.

- Купи своей любовнице. Она будет довольна, - говорит мужчинам Вася.

Существует также обратная связь между помощниками и продавцами. Помощники поставляют продавцам водку, за бутылку "Московской" берут тринадцать рублей.

- Давай за двенадцать!

- Но ведь мне нужно тоже… - и помощник щелкает пальцем по собственному горлу.

Мужчины выступают в роли помощников в любые дни и часы, женщины, в основном пожилые, - по вечерам, в субботу и воскресенье - целый день. Кроме того, именно помощники любого пола под вечер, когда продавцы начинают покидать рынок, шарят под прилавками, определяя, не выброшены ли коробки с остатками цветов.

К дяде Саше подошли сразу две помощницы:

          - Тебе помочь продать? Почем ты продаешь тюльпан?

- По пятьдесят копеек.

- Давай тебе сорок, а нам по десять копеек со штуки.

Но дядя Саша не соглашается, он чувствует себя защищенным, товар его лежит в холодном подполе и не так быстро портится, как у других. Женщины совещаются и берут несколько букетов. Они начнут в толкучке торговать по 60-70 копеек. Если продадут, вернут дяде Саше  причитающиеся ему пятьдесят копеек с каждого цветка.

Боря непрерывно мается, вспоминая плоское детское женское тело, наконец, говорит Кате:

- Улечу сейчас. Все равно торговать гвоздикой осталось нес­колько дней. Кубань скоро завалит Москву тюльпанами, и гвоздику перестанут брать. А я привезу из Баку черешню.

- Не глупи! Если девушка расскажет матери или отцу, тебя все равно найдут, куда бы ни исчез.

- Земляки меня не выдадут.

- А квартира? Она же знает твою квартиру, где все    произош­ло. Вот и добыл квартиру в Москве на свою голову.

- Ты права, но не могу ждать. Сил нет.

- Жди!

- Ждать, когда заберет милиция? Лучше там погуляю на воле.

- Стой и жди. Торгуй вот.

- Но почему?

- Может, уговоришь их.

У Бори вспыхивает в глазах надежда.

- Все отдам!

- А квартиру отдашь? – смиренно спрашивает узбек Миша.

Боря смотрит на него негодующе, потом словно смиряется:

- И квартиру отдам.

- Иди, торгуй, - советует Катя, - может, и повезет тебе, подку­пишь их.

Эта юная пара, неторопливо обходящая рынок, заметна и вовсе не потому, что очень уж молодая, а тем, что плащ девушки с трудом охватывает её большой живот, а парень, не стесняясь, бережно о ней заботится.

- Не нужны нам соленые огурцы, - убеждает он. -Дома есть ма­ринованные, болгарские, не хуже, а эти, наверное, с нитратами, вред­но.

- Да, да, - соглашается женщина, но не может отойти, словно но­ги ее приросли к асфальту. Ветер пушит ее светлые прямые волосы. Она делает вид, что приходится поправлять их. Но муж нетерпелив и, разворачиваясь, тянет за руку. Так они начинают уходить, он - впереди, она - сзади, как бы на привязи.

- Что они купили? - мысленно интересуется Катя. В прозрачной сумке видит зеленый лук, лаваш, газетный кулечек, скорее всего, с семечками. Неожиданно сердце заставляет её взять у сидящей недалеко тети Шуры огурец. Катя догоняет девушку и сует огурец в свобод­ную от руки мужа руку.

- Девушка, возьмите.

- Спасибо.

Красная краска заливает лицо беременной. Она тут же начинает есть огурец. Катя улыбается. Так было и у нее перед рождением Владика. Только не учитывали тогда еще содержание нитратов в огурцах.

- Могла бы сама догадаться, - строго говорит Катя тете Шуре.

- Спасибо, Катя, за науку. Как-то не сообразила. Вроде, не хотели покупать.

Тете Шуре не повезло с соседкой. Сорокалетняя с синяками под глазами женщина в грязном и даже надорванном сбоку пальто ставит ящик на ящик. В верхнем - гнилая картошка. Набирает ее в целлофановый пакет, вешает на пружинных весах.

- Покупайте картошку! Восемьдесят копеек за кило.

Покупатели проходят мимо. Одна замечает:

- Пора такую картошку выбросить!

- Тебя саму нужно выбросить!

Кате странно, что некоторые  роются в мешке, что-то отбирают, даже покупают. Неужели люди не понимают, что копаются в отходах овощного магазина, которые принесла на рынок подвыпившая баба? Один вывод - рынок есть рынок. Бывают, конечно, удивительные про­давцы, но покупатели встречаются еще чуднее.

Наконец один из мужчин бьет в возмущении ногой по ящику с гнилой картошкой. Продавщица со следами побоев на лице воспринимает данное действие совершенно спокойно, словно ждала его: собирает разбросанную картошку и выбрасывает в мусорный контейнер, потом радостно ставит в известность тетю Шуру:

- Подруга, на одеколон я собрала.

Тетя Шура хочет сказать, что не подруга она всяким пьяницам, но не отваживается. Слабость другого сладостно ощущается всеми клетками забияки:

- Подруга, угости огурчиком для закуски!

Вот теперь тетя Шура не выдержала. Гомон, крик. Катя приходит тете Шуре на помощь. Снова успокоение.

Игоря навещают двое друзей, они начинают курить одну и ту же сигарету, передавая друг другу и зажимая в кулаке.

- Курят план, - соображает, ужасаясь, Катя. Хочет подойти, но ведь только облают и не прекратят, все же подходит, нашла выход.

- Дайте и мне.

С удивлением от просьбы протягивают сигарету.

- Еще раз увижу, передам милиционеру, да не Гоше, а Молодень­кому, которого зовете Кровопийцей.

Ребята, понимая, что молчание Игоря имеет под собой основу, разбредаются.

- Ты как мама!

- В петлю лезете, - говорит Катя, а у самой слезы безудержно текут по щекам.

Слегка плачет она и на своем месте, то забывается, то снова плачет, из набухших век слеза, как бы нехотя, вываливается, слов­но из переполненной чаши, и разбивается на прилавке. Покупатели берут цветы, не торгуясь, не беспокоя лишними словами ее без­молвный плач.

Она видит перед глазами не размытых слезой людей, а железную миску, в которой варится ацетон или, бог его знает, какой растворитель. Подрагивает, как будто живая, оставшаяся темно-коричневая масса на дне. Муж Петр добавляет димедрол и выпаренный мак, доваривает, набирает в шприц и вводит в вену. Он похож на кикимору, как Кате видится это лесное мифическое существо. Колется Петр открыто на третий год их супружества уже три-четыре раза в день, ищет вены, которые видны, на ногах, в кистях, даже на голове.

Почему-то Кате обиднее всего, что в такие минуты, если на газу стоят для приготовления пищи домашние кастрюли, он переставляет их в сторону, а то и уронит; не обращая внимания, начинает варить свою смесь. То есть он тогда не в мире людей, а в другом, адском. Бороться с его тягой было невозможно. Не сумела, не смогла. Обращался к ней в последние дни:

- Овца, иди сюда! Иди зарабатывай! Продай дом!

Наверное, продала бы, да все хотела достроить, чтобы в цене встал. Потом же решила, стерплю, но к матери не уеду. И дом никому не отдам.

А в милиции ей талдычили:

- Не работает? Пусть не работает! Сейчас за это уже не наказывают, опоздала.

Как она громко кричала и там, и у следователя, и в прокурату­ре:

- Столько покойников вы находите в канавах! Когда же начнете бороться?! Тунеядцы, просиживаете места! В Москву напишу! Он за маком когда ездил, в перестрелке паспорт потерял, а вы ему новый выдали. Почему? Днем спит, а ночью бродит до утра. Где? 0н же других колет, а за укол сто рублей берет.

- Успокойтесь! Никто вас не трогает. Вы должны сами выяснить между собой отношения. И не стоит ехать в Москву. Ваш муж все рав­но сядет. Не сейчас, а позже.

- Так что он у вас за стукача? От него узнаете о других наркоманах? Пожалейте бабу, сил нет. И дайте письменный ответ на мои жалобы.

- Вы, гражданка,   досье собираете?

Они все для нее стали на одно лицо. А однажды, когда Петр го­ворил по телефону на первом этаже, она сняла трубку на втором и услышала голос следователя:

 - Петр, мне нужно две порции.

Когда Катя приперла следователя к стенке, он предложил:

- Выносите вопрос на исполком. Только участковый может отправить вашего мужа в отдаленные места.

- Ты же главнее!

Катя молила бога: «Пусть он умрет скорей! Перестанет всех мучить». Но Петр жил. К нему часто заходили другие наркоманы, тогда он появлялся во дворе. Катя слышала не скрываемые от её ушей разговоры.

- Витек, ты куда дел порцию?! Тебе только что дал, зачем те­бе вторая?

- Отдал Жорику, ему нужно быстрее, чем мне. У него срок исте­кает.

          - Ну, жди, сейчас принесу.

Катя видела изредка у Петра пачки денег с купюрами по 10, 25, 50 рублей. Как легко появлялись, так и исчезали. Перед самой смертью кисти рук превратились в незаживающие раны, не только от уколов - проливал на них часто горячее зелье.

А втянул его Скуластый. Одно время Скуластый так обнаглел, что варил смесь вместе с Петром на газовой печке во дворе. Од­нажды сняли с неё тазик с бельем. Тогда Катя все содержимое тазика опрокинула на Скуластого. Перестали хоть во двор входить отъявленные прощелыги. Драки перенесли на улицу.

- Уколи!

- Отдай долг!

И каждой хватается за нож.

В день смерти Петра Катя на поезде возвращалась от матери, оставив у нее, как обычно в сентябре, учиться в местной школе Владика, не на наркоманов же ему смотреть. Перед конечной станцией в пути увидела за окном  скопле­ние крыс, спускающихся с гор.

- Землетрясение или оползень случится, - сказал проводник, местный житель.

Дома мужа не оказалось. Нашли его в канаве, открытые части тела объели крысы.

- Отомстили за царицу, - решила Катя и в первый раз перекрести­лась.

На рынке время то быстро летит, то ужом ползет. В шесть часов вечера сын тети Гали Олег навестил Катю, ведь мимо едет, сошел с метро и заглянул на всякий случай. Катя передала ему торт, купленный в палатке «Кулинария», немного проводила до остановки и засунула в карман наторгованные после обеда деньги, Тимуру сто рублей еще раньше вернула.

Сорокалетний  мужчина в импортной куртке кивает на ведро с букетами белых кал:

- Сколько стоит?

- Три штуки пять рублей.

- А за семь рублей пять штук отдашь?

- А какой возьмешь букет?

          Он указывает на плохой букет с подрезанными цветами и две одиночки отмечает опять-таки из резаных цветов. Кате весело, в том же ведре в другой его половине стоят букеты из не порченых кал.

- Бери.

Покупатель достал цветы из ведра. Но Катя деньги со стола еще не приходует, спрашивает:

- Что у тебя за торжество?

- Пятнадцать лет супружеской жизни.

- Ты все поговорки знаешь?

- А что?

- А то, что скупой платит дважды.

Покупатель взял букет и ушел. Быстро вернулся. Замечает, что его деньги лежат на том же месте.

- Почему ты так сказала?

- Потому что слепой всегда два раза расплачивается. Ты цве­ты хоть эти видел? Посмотри на них!

- А что в них особенного?!

- Так они же острижены.

- И в правду! Ты зачем мне дала такие цветы?

- Ты сам взял.

Мужчина побагровел, поставил букет в ведро и забрал деньги. Через двадцать минут вернулся.

- Пойдем, выберешь мне цветы!

- А зачем? Я тебе сама дам хорошие.

Катя вытаскивает из-под прилавка из мешка связку. Снимает с головок бумагу. Отличные цветы. Конечно, иногда из десяти кал две-три будут плохие, подгоревшие. Но в данный раз повезло. Вели­колепные головки.

- Вы мне пять штук сделайте, - и мужчина протягивает девять рублей.

Катя собирает букет. Поскольку пять кал она продает за восемь рублей, то дает ему один рубль на сдачу. Покупатель рубль возвращает.

- Теперь мне ясно, почему ты торгуешь, а не твой муж.

Рядом милиционер Гена в штатском требует от Тимура:

- Поменяй мне эти три розы на хорошие вон у той женщины.

Показывает на перекупщицу Розу, сидящую через стол. Тимур подми­гивает Игорю, они подходят к Розе и спереди, и сзади, заговаривают ее, ей, сорокалетней, с пышными формами, приятны их комплименты. Все же она замечает, что ребята подменили букет, но лесть была столь захватывающей, что только кричит им в спину, не сходя с места:

- Неумытые черти, поставьте цветы на место!

Получив букет роз, Геннадий решает, что ему нужен еще один. Снова Тимур и Игорь идут к Розе. Мирятся. Тимур целует её в ухо, начинает договариваться о совместном вечере. Геннадий подходит поближе, и по цепочке: Тимур, Игорь, Геннадий, второй букет роз оказывается у милиционера в руках. Соседка Розы кивает ей, показывая на удаляющегося похитителя. Роза становится пунцовой, оказывается, её толстые ноги отлично бегают. Догнав Гошу, она хватает цветы за головки, ей не до уколов шипов, а Гена соответственно держит розы за ножки. Мгновенная немая сцена. Первым опомнился Геннадий:

- Брось! Отпусти букеты! Пусти! -  он говорит спокойно, ледяным тоном.

Розин голос, она узнала милиционера в штатском, почти от крика быстро понижается до проситель­ной интонации:

- Заплати! Свои деньги платить не собираюсь, тем более, ты знаешь, где взяла розы.

- Ну, хорошо, - говорит Геннадий и выпускает из рук цветы. Катя видит, как у него на лице начинается нервный тик.

Роза возвращается на место. Тимур и Игорь, как будто ничего не произошло, покупают у нее те же два букета за шесть рублей. Игорь догоняет Геннадия и сует ему розы в руку.

- Зачем? - спрашивает Катя Тимура.

- Он нас в любой момент может раскрутить. С ним нельзя ссориться. Заплачут все. А с Розы сержант возьмет больше, чем она заработает.

Тоня, пожилая помощница, обслуживающая дядю Сашу, уже не может зарабатывать на его товаре, поскольку цены на тюльпаны упали, а он не соглашается понизить стоимость передаваемых ей для прода­жи цветов. Чтобы отдохнуть перед дорогой, Тоня просит разрешения у Кати посидеть на одном из ящиков. Пригорюнившись, сидит некото­рое время, руки висят плетями. Катя отдает ей бесплатно четыре букета ирисов с сильно подрезанными лепестками.

- Что сидишь? На, продавай!

- Вот спасибо. Молодец ты, Катя!

А Катя уже не рада, поскольку тут же сбежались другие мел­кие перекупщицы.

- А мне, Катенька, а мне!

- Все, подруги, больше нет.

Тимур смеется:

- Где конец твоей доброте, Катя? Покажи!

К Тимуру подходит милиционер в форме. Они здороваются. Этот милиционер не так уж часто попадает в наряд на Ждановский рынок. Сейчас он появился здесь просто так, по личным делам. Он откровенно просит у Тимура десять рублей на выпивку, как бы  в долг. Тимур дает.

- А где конец твоей доброте? - в свою очередь спрашивает Катя Тимура после ухода милиционера.

- То не добро, а зло. У зла конца не бывает.

Бакинец Юра, домогающийся любви Кати, слегка расстроенный, обращается ко всем за её столом:

- Кто видел Зою?

- Какую?

- Из Сухуми.

- Вроде бы, улетела домой. А тебе к чему она?

- Я ей дал триста рублей.

- Вернет, - успокаивает его Катя. - Или через несколько днем вернется, или на следующий год.

- Знаю, что вернет, но мне сегодня нужно.

- Перезайми.

- Придется.

Мужчина с туманными глазами, зрачки свелись к носу, предлагает французские духи за восемьдесят рублей. Катя даже на него не смотрит, кто знает, что придет в голову наркоману. Стоит установить контакт, снова придет. Но вот Боря покупает духи, внимательно изучает коробку и флакон, отдает деньги.

- Ей! - отвечает на вопросительный взгляд Кати.

 Как в воду глядел. Через полчаса, уже в восьмом часу, перед ним возникли две женские фигуры: мать и дочь. Как они похожи. Именно  такие черты лица и тела, буквально все худосочно, затруд­няют различить возраст. Сколько же матери лет? Тридцать, или сорок,

или пятьдесят? Она мать по одежде. Словно бы в трауре. Мать спра­шивает дочь:

- Он что ли?

Та кивает.

- Как ты мог?!

- Не знаю.  Так произошло.

- Что будем делать?

- Не знаю.

- В милицию сообщать?

- Не надо. Прошу!

- А о ней ты подумал?! Кому она нужна теперь?

Глаза у женщины, словно буравчики. Перед каждым вопросом выдерживает небольшую паузу, думает.

- Что будем делать?

- Что хотите!

- Вот что. Должен дать на приданое. Две тысячи.

 Боря счастлив, он суетится, протягивает Ольге духи:

- Возьми.

Мать отбирает у Ольги коробку, кладет на стол.

- Две тысячи! – твердо говорит она.

- Сниму завтра со сберкнижки.

- Нет, сейчас. Собери с друзей.                            

- Хорошо, сейчас соберу.

Боря машет вверх-вниз над столом руками, призывая друзей. Узбек Миша дает Боре триста, Тимур - двести, Игорь - двести, дядя Саша - сто. Борис за несколько минут собирает недос­тающую сумму у других знакомых. Деньги считает Катя.

- Проходи, проходи! – говорит Боря недоуменным покупателям.

Потом Катя заворачивает деньги в газету и отдает Ольге. Мать забирает сверток, расстегивает пальто и засовывает его наполовину за пояс.

- Спасибо! Вот и хорошо, - произносит она менее твердым голо­сом. - Ну, пошли мы.

Все глядя! им вслед. Со спины они, словно две сестры. Мать чуть повыше, но толщина ног одинакова. Тимур радостно хлопает Борю по плечу. Подходит дядя Саша и поет:

Нынче кофточки не в моде -

В моде распашоночки.

Нынче девочки не в моде –

В моде разведеночки.

А Кате опять хочется плакать. Какая-то она сегодня слезливая. Она жалеет Олю. Почему девочка не ее дочь? 0на бы ее защитила. Как там Владик? 0н ровесник Оли. А маленький был такой чудной.

- Мама, дай шоколад.

- У тебя, что душа шоколадная?

- Да! А у тебя какая душа? А у папы какая душа?

 У папы Владика душа была алкогольная, у его отчима - наркотичная. А какая душа у Николая Павловича? Полковничья?

Вот и совсем раскрылся Гоша перед Катей. Видит она, как за ним следуют шестнадцати - семнадцатилетние ребята. У всех химия на голо­ве. Словно облезшие. Спиральная химия. Местами волосы более светлые. Но цвет какой-то грязный.

- Как лишай у кошки, - сравнивает она.

Гоша с развернутыми плечами двигается впереди, снова на глаза надвинута кепка, как ранним утром, остальные – за ним. Гоша при его росте в 190 сантиметров весит, наверное, около ста килограммов. Громила. А они еще подростки. Чувствуется, что для них он не просто лидер, а Главарь.

Компания перемещается вдоль рядов, парни смотрят в глаза про­давцов и берут яблоки, морковь, огурцы. Саранча. Все это мелочь. Люди ожидают дальнейшее. Гоша останавливается перед продавцом пионами. Банда окружает его.

- Пойдем поговорим!

Катя недоумевает, но человек соглашаемся идти с ними куда-то.

Всего два часа назад продавец пионов, вежливый мужчина из Краснодара, объяснял ей, как ему удалось привезти раньше всех в Москву эти цветы:

 

Пион

 

- Вырастил в теплице. Вся хитрость в том, что сорвал цветы с закрытыми бутонами и короткой ножкой, она еще не выросла. Перебросил на самолете и сразу поместил в воду. Пион раскрылся, а ножка его сильно отросла.

Краснодарец успешно целый день продавал по полтора рубля за штуку, уступал три цветка за четыре рубля.

Узбек Миша поднимает черные вдумчивые глаза на Катю:

- Эти сволочи заведут его за палатку "Цветы", там такая ниша, и отберут дневную выручку.

Кате все ясно. Мужчина из Краснодара здесь новичок, только что приехал, вот его сразу и отловили. К тому же торговля очень хорошая у него была. Поскольку новичок, то и пошел с ними. 3аступиться некому.

- Позвоню сейчас в милицию.

- Катя, - удивляется Боря, - ты хочешь рассказать о Гоше? Ты веришь, там не знают?

Боря и Тимур начинают собирать свои вещи. Боря шепчет Кате на ухо:

- В твою сумку французские духи засунул. Пригодятся тебе. Только ты их не продавай, хотя бы завтра открой и обрызгайся. Хо­чу подышать.

- Спасибо, Боря. С вами бы с удовольствием ушла, но мне один человек встречу здесь назначил. Придется ждать.

- Полковник?!

- Да!

- Тогда сейчас обрызгайся. Удачи тебе!

Еще светло. Но низкое солнце зашло за дом, в котором столовая водителей, и на рынок упала тень, именно с ней появилась банда Го­ши, как будто ждали.

Катя торгует с полным безразличием и ждет появления продавца пионов, кажется, его зовут Игорь. Игорь возвращается на место, роется в своих вещах, замер, молчит, чувствуется, что раздумывает, как поступить.

Катю отвлекает кишиневская Света, которая жалуется:

- Представляешь, отошла, оставила соседу четыре букета, а по возвращению обнаружила только три. Решила поискать. Нашла. Торгует моим букетом одна мадам на другой стороне железной дороги. Спра­шиваю: "Почем?" Нахалка в глаза смотрит и говорит, четыре рубля. Ну, я объясняю, завязка-то даже на букете моя, верни, воровка, бу­кет. А она спокойно отвечает: «Вы меня за руку не поймали». И не отдала.

Очень плохо Катиной душе. Николай Павлович, явись скорей! А Света все говорит:

- Около киоска «Ремонт часов», между ним и «Подарками», продают с рук замечательные женские сапоги, ну, прямо на твою ногу. И не так уж дорого: наценка – десятка. Сходи, посмотри, не пожалеешь.

Кивнув Мише, Катя идет к метро, входит в проулок из киосков, заворачивает в щель между указанными Светой киосками, а там ее уже поджидают. Она не может от страха даже крикнуть, напарники Гоши щелкают пальцами перед ее лицом и гонят, окружив полуколь­цом, за палатку "Цветы". Она пятится спиной и оказывается в тем­ной нише. Тут же появившийся Гоша злорадно улыбается:

- Катерина, как вас по батюшке?

- Знаешь ведь, смотрел паспорт.

- Много вас, а я один, вот и забыл.

- Степановна.

- Екатерина Степановна, две недели мы вас охраняли. Глядите, какие хлопцы. Но за все приходится платить. С вас триста рэ.

- И не подумаю!

- А вы подумайте.

- Зарежете?

- Не исключено.

          - Они, как овцы, идут за тобой, Гоша. А ты вместо того, чтобы учить их хорошему, жизнь им ломаешь.

Гоша делает шаг в сторону. К ней тянутся руки молодых вымо­гателей:

- Умолкни, бабка! Гони монету, спекулянтка!

Их лица, как будто разные головы одного тела. Неожиданно для себя Катя начинает голосить:

- Помогите! Владик, сынок, спаси!

Вцепляется в чье-то лицо. Но ее не бьют. Они расступаются. Катя видит спасителя, ее Полковника.

- Пшли вон! – говорит Николай Павлович.

Ребята гуськом уходят, а Гоши и не видно. Николай Павлович обнимает её за плечи. Катя тыкается ему в лацкан пиджака и рыдает.

- Успокойся, Катенька, успокойся. Пришел, а твой сосед Миша го­ворит, что тебя увели грабить за "Цветы". Я сразу сюда. Недоноски.

В автомашине Николай Павлович одной рукой держится за руль, а другую положил Кате на плечи, трогает ее волосы, гладит затылок.

- Успокойся, родная.

- Нужно сообщить в милицию, их сержант образовал банду, он развращает совсем молодых.

- Забудь. Береги нервы. Они сами разберутся. Зачем тебе лишние неприятности?

- Но кто-то же должен сообщить.

- Кто-то, может быть, и должен, а ты никому и ничего не должна. Начинаем новую жизнь. Или должна?

- Нет, не должна, - всхлипывает Катя. - Все долги выплатила.

- И я никому и ничего не должен.

- Но они убьют кого-нибудь!

- Не думаю. Забудем об этом. Больше тебе самой торговать не придется. Твои цветы буду оптом отдавать на центральный рынок и практически по той же цене.

- Да?

- Конечно. А у тебя, в Сочи, подкупим еще землю. И о сыне твоем сегодня днем договорился. Нашел хорошую школу.

- Спасибо.

- Рано еще благодарить.

Они проехали дом тети Гали, Катя даже не повернула голову в его сторону. Судьба не обманывала её, начиналась новая счастливая жизнь. И что Полковник нашел в ней, Кате?

Такой квартиры, как у Николая Павловича, Катя никогда не ви­дела. Три жилые комнаты можно было назвать: розовая, голубая и зеленая. Хозяин нажал в прихожей одну кнопку, и все осве­тилось. В коридор из комнат струились эти цвета, создавая красоч­ный, казалось, нереальный мир.

Николай Павлович проводит ее сразу в голубую гостиную и сажает в голубое кресло. Даже светлая мебель, вбирая в себя свет от обоев, от под тон им штор, словно бы сама делается синеватой.

- Пойду, что-нибудь приготовлю, - говорит он.

Катя просит разрешения позвонить своей тете Гале о том, что задерживается.

- Пожалуйста!

Николай Павлович показывает на телефон-трубку, прикрепленную око­ло двери. Дождавшись, когда шаги его смолкли в коридоре, Катя наби­рает "02". Нужно знать ее характер. Никогда и никому она не спус­кала оскорбление на свой счет. Прикрывая рукой рот, говорит в полголоса, чтобы не было слышно на кухне:

- Милиция?! Послушайте внимательно. На Ждановском рынке  участковый сер­жант Гена занимается рэкетом...

Николай Павлович вынимал закуски из холодильника. Ему показалось странным, что аналогичный настенный телефон, но другого, не голубого, а белого, в тон всей кухне, цвета, звякнул два раза вместо семи. Он вытащил трубку из держателя и услышал Катин голос:

- Гена организовал вокруг себя группу подростков. Они отнимают выручку у продавцов.

Николай Павлович хмыкает, вешает трубку, направляется к Кате, сильно шмыгая и стуча ногами, чтобы она услышала.

- Извините, позднее еще позвоню, и Катя прерывает разговор.

- Тебе же умыться надо, - предполагает Николай Павлович. - Пой­дем покажу ванную.

Оставив Катю наедине, прикрыв дверь на кухню, быстро набирает теле­фонный номер и с нетерпением ждет, когда на другом конце снимут трубку:

- Громилу с Ждановского рынка срочно ко мне!

Катя и Николай Павлович ужинают в той же голубой комнате. Пьют шампанское. Кате весело, а хозяин дома все более мрачнеет.

- Что с вами?

- Не обращай внимания. Как-то сразу устал сейчас. Но ничего. Мы еще поживем и поживем отлично. Да?

- Конечно.

Кто-то позвонил в дверь, Николай Павлович встает:

- Одну минуту.

- Звал, хозяин?

И наступает тишина. Потом раздаются мерные шаги. В дверях возникает улыбающийся Гоша:

          - Здравствуйте, Екатерина Степановна!

Катя потрясена до глубины души, ошарашена до каждой клеточ­ки тела. Боже, ответь! За что ты так караешь? Первый муж был Алкоголиком, второй - Наркоманом, а предполагаемый третий  оказался Преступником. Почему ты такая, жизнь?

          От удивления, что и третий мужчина должен был стать очередным насилием над её волей, над желанием по-хорошему жить, жить, как Люди, а есть ли вообще Люди-то, у неё, простой русской бабы, расширяются глаза.

 

Потрясение столь велико, что глаза не останавливаются в росте. И вот уже красивые Катины глаза переросли её лицо, комнату, Москву, планету. Аминь!

                                      20 апреля – 33 мая 1989 года,

                                                          Москва